Отец
Шрифт:
А если что-нибудь выдаст Зинаиду Федоровну с головой, какой-нибудь пустяк? Тогда…
Сознаться самой? Ни в коем случае. Пусть приходит та, из сберкассы, можно будет обрадоваться, что сын нашелся. А смерть его она выдумала, щадя мужа. Но почему не сказала об этом сразу, как приехала, можно было бы начать поиски? Мало ли родителей и по сей день находят своих детей. Нет, не ладно и это.
Так раздумывала Зинаида Федоровна, занимаясь уборкой квартиры и готовя обед. И когда пришла из школы Лидочка, пришло и верное решение.
Накормив дочь, Зинаида Федоровна повела
Уехать с Лидочкой в недосягаемую даль, быть может, надолго, возложив надежды на спасительное время, — так задумала Зинаида Федоровна.
VIII
Как истый военный, капитан первого ранга Поройков любил всякие воинские торжества и церемонии. В утро Первого мая, одетый во все новое и парадное, со всеми наградами на груди, он сидел в своей каюте в ожидании начала морского парада.
Когда в открытый иллюминатор с палубы его крейсера, с других стоявших на рейде кораблей донеслось медное пение горнов, возвещавших «большой сбор», Дмитрий Александрович мысленным взором увидел уже бегущего сломя голову рассыльного от вахтенного офицера. «Если он войдет на счет три, то парад пройдет благополучно, — загадал капитан первого ранга. — Раз, два, три!»
В дверь постучали, и появился матрос, свежий, бодрый, в наглаженном обмундировании, с белым чехлам на бескозырке, сверкающий бляхой ремня и золотой надписью на ленте: «Краснознаменный Балтийский флот».
— Товарищ капитан первого ранга! Через пять минут торжественный подъем флага, — доложил он.
Хотелось сделать что-то приятное молодцу-матросу, обласкать его, но Дмитрий Александрович ответил сухим «есть» и отпустил его. Потом неторопливо надел фуражку, поправил на груди перевернувшийся орден, осмотрел себя в зеркало и, натягивая на левую руку белую перчатку, вышел.
Утро было серенькое и мягкое, небо сплошь затянула непрочная, беловатая облачность, и солнце проглядывало сквозь нее неживое и водянистое; спокойная вода залива напоминала серую саржу; низкий берег казался однообразным, как затушеванным; корабли на обширном рейде выглядели сурово. Но было тепло, безветренно, и чувствовалось, что обязательно разъяснит, и от этого делалось легко и бодро.
Едва Дмитрий Александрович показался на верхней палубе, старший помощник нараспев прокричал команду «смирно» и, звонко щелкая подметками по тиковому настилу палубы, пошел навстречу командиру корабля. Он так энергично ставил ноги, что даже щеки его подрагивали при каждом шаге; остановившись, как вкопанный, чеканя каждое слово, старпом доложил, что экипаж крейсера для торжественного подъема флага выстроен.
Старший помощник капитан второго ранга Петр Сергеевич Платонов священнодействовал: его лицо выражало ревностное напряжение и даже испуг; будто он опасался, что вдруг какой-нибудь «компот» нарушит торжественную флотскую церемонию, и это ляжет пятном на честь корабля и на него лично.
Дмитрий
Дмитрий Александрович направился к выстроившимся у трапа офицерам, и за ним следом, все так же звонко отщелкивая шаги, последовал Платонов.
Начав с группы офицеров, командир корабля быстро по обоим бортам обошел крейсер кругом, здороваясь с личным составом боевых частей и служб, поздравляя моряков с первомайским праздником. Ему отвечали дружно и громко. И казалось, неоднократно повторенные сотнями матросских голосов «здравия желаем…» и «ура» рождались на его крейсере и уж потом откликались эхом на всех кораблях и замирали где-то в дали широкого рейда.
Дмитрий Александрович обходил безупречно выровненные шеренги. Линии белых бескозырок, синих воротников, надраенных до блеска блях ремней четко рисовались на фоне мягких, серых тонов, разлитых по рейду. Он всматривался в лица и видел в них ту общую наэлектризованность, которая бывает у стоящих в парадном строю людей. Он проходил вдоль строя, и головы поворачивались вслед за ним, как одна; все глаза, как единым взглядом, смотрели на него. Это было видимое однообразие людей в парадных шеренгах, всегда радующее истинно начальственный глаз.
И все же, несмотря на то, что все люди в эти торжественные минуты должны были, как один, делать только то, что определено уставом, все они для командира не были безликой массой. Люди стояли в строю, каждый по-разному ощущая себя и мысля. Даже старпом Платонов, следуя за командиром и старательно отбивая шаги, не только ходом церемонии был поглощен. Может, он сейчас досадовал, что уж который год служит в старпомах, и в торжествах всякий раз участвует лишь в роли сопровождающего начальство.
Дмитрий Александрович и сам был вовлечен в праздничное действо; он должен был действовать строго так, как это предписывалось командиру корабля уставом. Все это было строго обязательно и очень важно, но за те минуты, которые ему потребовались на обход экипажа, он проникся грандиозностью праздника. Эту грандиозность ему даже не охватить было мыслью. Подумать только о всей стране, ее городах, селах, флотах, о всех парадах и демонстрациях, в которых участвовали миллионы людей… А что сейчас происходило во всем мире? Вот это ощущение всемирного величия праздника, как казалось Дмитрию Александровичу, и было только его собственным ощущением.
Закончив обход экипажа на оркестре, Дмитрий Александрович встал неподалеку от трапа, и в тот же миг раздалась команда вахтенного офицера:
— На фла-а-аг, гюйс, стеньговые флаги и флаги расцвечивания!
И на целую минуту на обширном рейде водворилась абсолютная тишина.
Затем вахтенный офицер доложил, что «время вышло».
— Флаг поднять! — приказал Дмитрий Александрович, вновь проникаясь чувством обязательности и важности всего, что он делал. Ну разве он мог не разрешить поднять флаг? Ни в коем случае! И все же только по его приказанию вахтенный офицер скомандовал: