Отель «Флогистон»
Шрифт:
И угодил ногой в глубокую рытвину, упрятанную в траве. Едва коснувшись земли, не завершив еще полета, я почувствовал вместо надежной опоры под левой ногой край какого-то страшного провала.
«Не вовремя как», — пронеслась отчаянно спокойная мысль. Сейчас же вся совокупная тяжесть различных частей моего любовно взращенного тела обрушилась на неловко подогнутую лодыжку. Там что-то коротко хрустнуло. «Травма голеностопа, — успел еще подумать я. — Идиот, кто тебя просил так сигать?»
От
— Ты чего? — спросил Бакалаврин, появляясь в небе надо мной.
— Яма! — прошипел я и приподнялся на локте. Алины поблизости не было. — Яма расперетудытвоютакая!
— Ладно, поднимайся. — Бакалаврин подхватил меня под мышки и поставил на ноги. — Идти можешь?
— М-м! — замычал я, пытаясь наступить на больную ногу.
— Ну, держись, — Миша подставил плечо, — как-нибудь доскачем. Тут недалеко.
И мы поскакали. В народе для хромых придумана меткая, хоть и безжалостная кличка: рупь-двадцать. Я под это обидное прозвище не подходил, в моей походке мелочи не набралось бы и на троячок.
За углом нас уже заждались. Из открытого окна каминного зала торчали головы.
— Ну что там у вас?
— Помогите забраться человеку, — распорядился Бакалаврин и, подсаживая меня, добавил:
— Водкой надо будет ногу растереть…
Салон научной мысли и впрямь оказался неплох. Огромный камин, отделанный плиткой теплых тонов и медным листом тонов огненно-горячих занимал всю стену. Еще не затопленный, он, казалось, уже грел комнату. Возле камина лежали заботливо приготовленные поленья, на крючьях специальной стойки были развешены чугунные принадлежности: грозного вида щипцы, будто специально предназначенные для сокрушения ребер и вырывания печени, какие-то метелочки и лопаточки на длинных витых черенках и, наконец, мощная кочерга с отполированной ладонями медной рукоятью.
Большие окна зала были занавешены шторами белого атласа в шикарную кабинетную складку, покойные кресла окружали низкий восьмиугольный столик. На полу, конечно, ворсистый ковер.
Впрочем, все это я разглядел лишь со временем, поскольку, едва перевалив через подоконник, был окружен всеобщей заботой, как инвалид Великой и Беспощадной войны с однообразием жизни. Меня усадили в кресло, разули, велели шевелить ногой, спрашивали без перерыва: «Так не больно? А так?» На что я, смущенно улыбаясь и поглаживая сильно заплывший сустав, отвечал:
— Да ерунда! Сам виноват. Фанера, что возьмешь?
По всему выходило, что получил я простое растяжение связок. Окончательное заключение сформулировала Алина:
— Жить будет, — сказала она, — но с фортепьяно придется расстаться.
— Ну-ка, сейчас мы его полечим! — засуетился Миша. Он стал
— Грибы, грибы же где? Хлеба порежьте! Алина! Расставляй-ка, благословясь, посуду! Горчицу брали?
Я не без удивления следил за его медицинскими приготовлениями.
Наконец, стол был накрыт.
— Ну, кажется, все, — удовлетворенно сказал Миша и повернулся ко мне, будто предоставляя слово, — давай!
— Что давать? — не понял я.
Бакалаврин досадливо скривился.
— Неужели не дошло с первого раза? Да погляди же ты на стол! Что ты здесь видишь?
— Ну, жратву, — сказал я.
— Закуску, — тихо шепнул мне кто-то на ухо.
— Ну, закуску, — повторил я, все еще не понимая, чего от меня хотят.
— А можно ли ее есть, эту закуску?
— Можно, но… — снова прошептали позади.
— А-а! — сообразил я. — Эту закуску «грешно есть помимо водки»!
Из-за спин вдруг выступил Еремушко с целой охапкой бутылок в руках. Странно, в нашей Процессии я его не замечал. Все вздохнули, как мне показалось, с облегчением и принялись разгружать Еремушку, а он, откупорив одну склянку, направился ко мне.
— Терзаешься, неразумное чадо? — произнес он с укором.
— Терзаюсь, Еремушко, — улыбнулся я, — как тут не терзаться?
— Не рек ли я тебе, говоря: остерегись?
— Рек, — я с удивлением припомнил, что Еремей действительно предсказывал мне травму и велел смотреть под ноги. Вот тебе и звезды! Эффектно, черт возьми!
— А ну, покажи уязвление, — сказал Еремушко, наливая водки себе в ладонь.
Он мял и разглаживал мой поврежденный сустав, пока не втер в него стакана полтора зелья. Еще полстакана пошло на компресс.
— Хватит, кажись, — произнесен, наконец, и принялся окутывать компресс полиэтиленом.
— Конечно, хватит! — сказал я, косясь на остатки жидкости в склянке. — Спасибо огромное! И давайте вернемся к нашим бокалам.
Я обулся кое-как и, схватив Еремея за руку, энергично ее потряс.
— Давайте выпьем за тех, кто милость к падшим с первого этапа проявлял!
— Призывал, — сказал Бакалаврин.
— Что? — не понял я.
— «Милость к падшим призывал», — повторил Миша.
— Ну, неважно! — я махнул рукой и налил Еремушке и себе. — Приятно констатировать, что нынешняя литература, в вашем лице, — я сделал широкое обнимающее движение, — это литература действия. Призывами-то нас нынче не удивишь. Призывай — не призывай… Впрочем, о чем это я? Словом, пока не забыл; спасибо вам, друзья, еще раз. За ваше здоровье!
Окно вдруг стукнуло, и в комнату бесформенной кучей ввалилась часть наружной тьмы. Грянувшись об пол, она потянулась кверху и стала Фомой.