Отель последней надежды
Шрифт:
— Да ничего я не делаю! — ответил он с раздраженной настороженностью. — Вот по городу гуляю. А тебе-то что?!.
— Как твои дела? — из последних сил продолжала она. — Все нормально?
— Да все у меня нормально! — Теперь он уже возмущался. — Все отлично!
— Ну и хорошо. — Сил не осталось, слезы лились все сильнее, попадали на губы и стекали по подбородку. — Тогда я больше не буду к тебе приставать, извини меня, пожалуйста.
— Пожалуйста, — извинил он ее и положил трубку.
Американец ходил под колоннами и рассматривал что-то, задирая
Ни за что не стану его окликать. «Англия» — вот она. Доберется сам. Мне необходимо побыть одной.
Может быть, мне просто дойти до Дворцового моста и утопиться в Неве. И чтобы никто, ни один человек в мире не смел мне мешать!..
Все кончено, вот что означали этот звонок и раздраженная настороженность его голоса в трубке. Ничего не осталось, совсем ничего.
Держа телефон в одной руке, а сумку, которая волоклась по асфальту, в другой, она пошла в сторону Вознесенского проспекта. За Адмиралтейским садом вечернее солнце резвилось в Неве, и ветер с Финского залива трепал стяги, и Андреевский флаг сиял, как будто подсвеченный изнутри. Наверное, это был последний теплый ветер этим летом, несший с собой запахи речной воды и свежескошенной травы.
Скоро осень. Похолодает, и Нева станет свинцовой, и Петропавловский шпиль, потускневший и состарившийся, будет отражаться в темной воде. В Летнем саду полетят листья, и статуи оденут в фанерные белые саркофаги, как в саваны, и собака будет зарываться носом в опавшие листья, а первоклассники пойдут собирать багряные кленовые букеты, которые не проживут и одного дня — состарятся, пожухнут, станут трухой.
И я, подумала Надежда горестно. И я так же. Состарюсь, пожухну, стану трухлявой старухой. Буду сидеть на холодной крашеной скамейке над Невой, кутаться в куцую каракулевую кацавейку, и озноб будет пробирать меня до костей, и я никогда не согреюсь, потому что никому не нужна, и вместо крови у меня в жилах — тяжелая свинцовая невская вода!..
— Простите меня, — сказал кто-то рядом с ней. — Я не должен был вас провоцировать!..
Человек говорил на странном языке, кажется, не на русском, но Надежда почему-то его понимала.
Он пошел рядом с ней, и вдвоем они перешли дорогу и сосредоточенно перелезли через парапет Адмиралтейского сада. Сначала полезла она, а потом и он, сообразив, что именно нужно делать.
— Все правильно, — сказала Надежда этому человеку. — Все совершенно правильно. Я ему не нужна. Он даже испугался, когда я позвонила, и совсем не хотел со мной разговаривать.
Идущий рядом молчал.
Они миновали угол Адмиралтейства и вышли на открытое пространство, откуда уже было видно Неву, и памятник Петру Первому, и всю праздничную ширину набережной, по которой гуляли нарядные люди.
— Почему вы не говорите — «я же вас предупреждал»? — спросила Надежда.
— Потому что… — тут он сказал какую-то непонятную фразу, которую она перевела как «лежачего не бьют».
— А мне все равно, что вы обо мне думаете, — продолжала она.
Ее горе искало выхода и, кажется, уже почти нашло. Выход — немедленно оскорбить, унизить, растоптать этого американца, такого целлулоидного, такого самоуверенного, такого здоровенного.
Через заборы он прыгает, ишь ты!.. А как колонны стоят, не понимает!.. Монферан — русский инженер, чудо русской мысли!.. Надо же!
Она остановилась, и он остановился тоже.
— Я просила вас убраться куда-нибудь, — начала Надежда дрожащим голосом. — Я не готова делить с вами свои проблемы! Вы кто?! Вы никто, американский боевой слон! Зачем вы пошли со мной?! Кто вас просил?! Я не желаю перед вами унижаться!
Должно быть, она кричала громко, потому что люди, сидящие на лавочках, оборачивались и вытягивали шеи, но ей было на это наплевать.
— Я не хочу вас видеть! Я никого не хочу видеть!! Вы можете это понять или нет?!
— Я все понимаю, — отвечал американец сдержанно, — но я прошу вас, говорите тише.
— Я не желаю говорить тише! Softly loud! Я хочу, чтобы вы немедленно убрались вон отсюда! Прямо сейчас!
Она кричала по-английски, и он отвечал так же, и, вероятно, их приняли за парочку чокнутых иностранцев, которые приехали в Питер, чтобы весело провести время, да вот неожиданно поругались посреди улицы!..
Она не успела сообразить, что произошло, но тут ее сильно толкнули. Так сильно, что она сделала судорожный шаг назад и повалилась на гравий. Кисть хрустнула, и боль, острая, как штык, прошла через руку и вонзилась в мозг. Она взвизгнула и правой рукой перехватила левую, которую проткнул штык.
— Держи! — закричали откуда-то. — Держи-и! Убегаю-у-ут!
— Ты смотри, что делается!..
Убегали какие-то двое с ее сумкой. Надежда видела, как она болтается на ремне, и тот, кто украл, на ходу деловито перехватил сумку поудобнее.
Господи, сумка! В ней все — ключи, паспорт, права, записная книжка, кошелек, все на свете!
Неуклюже, держа на весу руку, она перевалилась на колени и поднялась, чтобы мчаться за грабителями, которые, конечно же, были уже далеко, куда там мчаться!
Грязной рукой она вытерла нос, с которого капали то ли слезы, то ли сопли, то ли кровь.
Пусть бы деньги, пусть все, что угодно, но только не ключи и не документы! Ведь чтобы все это восстановить, нужно жизнь положить!..
Она не понимала, что происходит, но люди со всех сторон поднимались с лавочек и смотрели в ту сторону, куда большими прыжками уносились грабители, словно там какое-то представление начиналось.
Приставив руку козырьком к глазам. Надежда тоже уставилась туда и поняла, в чем дело!..
Представление шло полным ходом. В скверике перед Адмиралтейством давали боевик «Коммандос онлайн».
Каучуковый американский полковник, которого она только что поносила последними словами, никуда не спеша, с некоторой даже ленцой, с оттяжкой как будто, продвигался вовсе в другую сторону, чем двое с ее сумкой. Он перепрыгнул парапет и оказался на мостовой почему-то значительно раньше их, но они-то бежали от него, а не к нему!..