Отгадай или умри

Симанович Григорий

Вадик приехал на место без «сопровождения» – по крайней мере так ему казалось. Тополянский ждал в своем служебном «форде-фокусе» на пассажирском месте. За рулем сидел незнакомый Вадику человек.

– Закрой машину, оставь здесь, залезайте оба, – велел Тополянский.

Они пересели в «форд». Фима даже не спрашивал, с кем и куда едет. Он выполнял просьбы тупо, покорно и удрученно.

– Познакомьтесь! Это Рустам, – представил Тополянский водителя. – Он «обрубит хвост», если таковой имеется, и отвезет нас на место. Не беспокойтесь, Ефим Романович, вы в безопасности.

– Алексей Анисимович!.. – взмолился Вадик, – я гарантирую…

– Вадик, помолчи и не порти себе репутацию, – отрезал Тополянский. – Рустам, давай…

Дальнейшее вызвало у Вадика приступ зависти и восторга. Этот Рустам

был супер. Он петлял, дезориентировал мигалками, нырял в подворотни, ускорялся и замедлялся с такой виртуозностью, что Вадик, хорошо знавший город, в какие-то моменты и сам терял ориентацию, не понимая, где они. Примерно через час, ближе к полуночи, компания оказалась, по представлениям Вадика, в районе Выхина. В одном из переулков Рустам притормозил, Тополянский скомандовал «за мной!», и они стремительно пересели в стоявший у обочины «жигуленок». Снова маневры и ложные включения поворотников, еще минут сорок, и они оказались в каком-то глухом проулке в районе Печатников. Остановились возле старенького четырехэтажного двухподъездного дома, откуда легко просматривались огни фар на Кольцевой дороге. Каким образом сохранился этот строительный раритет в окружении блочных коробок, знали только власти района. Кудесник руля Рустам остался в машине, а они поднялись на третий этаж по изрядно разбитым каменным ступеням. Тополянский открыл своим ключом массивную металлическую дверь, замаскированную под хилую деревянную. Две комнатки были обставлены заурядно, но кухня выделялась выполненной под мрамор столешницей, здоровенным холодильником «Сименс» и керамической электроплитой с «наворотами». Темные шторы везде были плотно задернуты.

– Отдайте мобильный, нужно позвонить жене, она с ума сходит, – выдавил из себя Фогель, хмуро оглядевшись. – Зачем меня сюда привезли? Не удивлюсь, если вы же меня и прикончите здесь.

Тополянский скинул пальто на кресло, сам уселся на соседнее, улыбнулся и заговорил на одном из любимых своих «наречий».

– Голубчик вы мой, Ефим Романович, вы уж не обессудьте, но с вашей стороны, позвольте вам заметить, не вполне интеллигентно подозревать в злонамеренности вашего покорного слугу и его симпатичного ассистента. Разрешите представиться – Тополянский Алексей Анисимович, старший следователь по особо важным делам нашей с вами достославной прокуратуры. С моим юным другом и одареннейшим учеником господином Мариничевым у вас уже был повод познакомиться. Почту за честь заверить вас, многоуважаемый Ефим Романович, что даже если бы в наши с господином Мариничевым планы входило, так сказать, отделить вашу прекрасную бессмертную душу от не столь уже прекрасного, – увы и пардон! – но вполне исправно функционирующего тела, сделать это в обозримом будущем категорически не представляется возможным. Куча свидетелей вашего отъезда в сопровождении Вадима, и, кроме того, – согласитесь, Ефим Романович! – веселенькие времена Ежова, Ягоды и Берии еще не вернулись во всем историческом блеске на грешную и несравненную нашу родину. Они только на обратном пути, дорогой, на обратном пути. Как говаривали древние, repetitio est mater studiorum. Повторение – мать учения. Вадик, дай сюда его мобильный! SIM-карту вынужден конфисковать, прослушивают вас кому положено. Вот мой. Звоните предельно коротко. О том, где вы, ни слова.

– Я понятия не имею, где я.

– И этого тоже не произносите. Скажите – у приятеля. Скажите, что загуляли. Успокойте, что все хорошо. На разговор двадцать секунд. Глядишь – не засекут. Все ясно?

Фогель изумился внезапной смене стиля и тона речи. Признался себе, что синтаксис Тополянского как-то волшебно успокоил его, хотя и слышалась в таком построении фраз нарочитость, граничащая с ерничеством. Уже хорошо, что образованный человек, не хамло какое-нибудь. Кто знает, может быть, он даже чем-то может помочь? Хотя, чем можно помочь, если тебя решили уничтожить на высшем государственном уровне…

– А вас что – не прослушивают? – поинтересовался Фима, немного осмелев.

– Всех нас постоянно слышит Отец наш небесный и воздает не токмо по делам, но и по словам нашим, – резюмировал Тополянский. – Звоните!

Фима набрал домашний. Юлька зарыдала. Она волновалась, позвонила Проничкину, ответил незнакомец, мол, его нет, перезвоните

завтра. Что она могла думать? Фима успокоил, как велели, коротко. Ему стало безумно жалко жену – за что ей все это? Им овладело острое желание защитить, оградить ее, их обоих от грубого, ошарашивающе несправедливого вмешательства в их негромкую, безвредную для окружающих жизнь.

– Дорогая, все нормально, я в безопасности, в компании интеллигентных людей. Буду позванивать. Все выяснится и обойдется, поверь мне, обойдется. Целую тебя, милая.

Тополянский, как час назад Вадик, неожиданно для себя испытал некое подобие сочувствия к этому затравленному, скорее всего – обреченному человеку, глаза которого выражали крайнюю степень усталости и одновременно недоумения и отчаяния.

– Вот что, Ефим Романович, – произнес он твердо и спокойно, отбросив любимый жанр, – если хотите жить, сидите в этой уютной квартире тихо, не колотите в стены, не орите, не раздергивайте штор и уж тем более двери не открывайте и к телефону не подходите. У меня для вас на эту ночь нет людей, чтобы охраняли, и вот этого надежного господина тоже не могу вам оставить… пока! Но поверьте на слово: вам грозит серьезная, очень серьезная опасность. Завтра вечером я приеду. Надеюсь, за это время кое-что прояснится. А может быть, и наоборот – запутается. Судя по тому, как развиваются события, предсказуемы только новые убийства и большие неприятности у вашего покорного слуги.

– Но вы не можете так уйти! – взмолился Фогель. – Я должен хоть что-то понимать, я уже четверо суток с ума схожу от неопределенности. Все, что происходит со мной и вокруг меня, – это бред, наваждение какое-то…

– А вы и не знаете, что происходит вокруг вас, – констатировал Тополянский, надевая пальто. – Этого не знаю даже я. Завтра ближе к вечеру я приеду и постараюсь прояснить что смогу. Не надо так уж трусить. Здесь вас не найдут… в ближайшие несколько суток. А потом что-нибудь придумаем. Доверьтесь мне, Ефим Романович. Больше вам все равно некому довериться. Еда в холодильнике. Мой помощник Вадим Николаевич заедет к вашей супруге, чтобы лично засвидетельствовать наше почтение и успокоить.

С этими словами Тополянский, а вслед за ним и Мариничев покинули квартиру, заперев Фиму снаружи.

Фогель, как всегда, испытал на нервной почве приступ голода, извлек из холодильника шмат колбасы, огурцы, кусок копченой курицы, проглотил все это, не чувствуя вкуса, рухнул на диван, не раздеваясь, и мгновенно уснул, словно выпрыгнул в другое пространство из жуткой реальности последних дней.

Весь следующий день он провел в борьбе с собой, преодолевая соблазны вскрыть дверь, поглядеть, нельзя ли уйти через окно, наконец, позвонить в милицию, Юльке, в «скорую помощь», ближайшему другу Лене Бошкеру, в израильское или американское посольство. Победили страх, внушенный предупреждением Тополянского, и здравый смысл, подсказывавший Фиме, что следователь искренне хочет его защитить. Поэтому заточник ничего не предпринял, валялся на диване или сидел в кресле, пытался читать какие-то журналы, но смысл написанного ускользал, оттесняемый бесконечными, навязчивыми размышлениями о сути и причине случившихся трагических перемен в его жизни.

В девять вечера он услышал, как в двери поворачивается замок. Страх мгновенно разлился по телу, перехватило дыхание. Но тотчас отлегло, как только услышал знакомый голос: «Не пугайтесь, милейший Ефим Романович, это мы, ваши ангелы-хранители!»

В комнату вошли Тополянский и этот долговязый Вадик. Последний сразу отправился на кухню и стал извлекать из холодильника съестное. Тополянский уселся в кресло у стола, жестом пригласил Фиму сделать то же самое. Вадик притащил тарелки, закуску, бутылку белого вина, которую тотчас открыл.

– Итак, приступим! – потирая руки и явно пребывая в хорошем расположении духа, многозначительно изрек Тополянский. Он налил всем вина, выпил, ни с кем не чокаясь, и вгрызся в кусок холодной копченой курицы. Вадик последовал его примеру. Фима сидел не шелохнувшись. Он ждал этих людей вовсе не для того, чтобы разделить с ними ужин. Он ждал информации, объяснений, свободы.

Тополянский начал с сообщения, слегка приободрившего Фиму: Вадим побывал у Юлии Павловны, она передает привет, молится о благополучном исходе всех этих приключений.