Откатчики. Роман о «крысах»
Шрифт:
– Не поднимайт! Два шаг назад ньемедленно сделайт!
Чернушин, выглядящий в ту минуту дурак дураком, послушно отступил на два шага, робко прижимая к груди скомканный пиджак. Хусейн проворно подскочил, поднял с пола конверт, не сводя глаз с Чернушина, попятился к своему столу и нажал кнопку «спикерфона»:
– Э-э-э-э… Маша! Ка мне в кабынет Мурду и Ларису срочно приглашайт!
Через минуту оба комбинатора были в кабинете, и так как оба были людьми по этой части опытными, то одного взгляда на конверт в руке Хусейна и серое, как туалетная бумага низкого качества, лицо Чернушина было достаточно, чтобы они поняли все, даже не вдаваясь в детали.
Хусейн аккуратно положил конверт на край стола, затем взял лежащее рядом распечатанное письмо Геры и медленно прочел его присутствующим. Дойдя до слов «в размере двенадцати тысяч долларов», он отложил письмо в сторону, взял конверт, оторвал у него уголок и потряс убийственной уликой
Мурда и Лариса, которые в начале тирады директора приросли каждый к своему месту, оперативно сообразили, что за гроза обещает пасть на их головы вот уже очень скоро, и все чаяния этой подловатой парочки были лишь о том, как бы эта гроза обошла их стороной. Первым нашелся Мурда. Он подскочил к Чернушину и влепил ему оглушительную пощечину, от который тот немедленно заплакал, как отличник, впервые получивший «двойку».
– Я тебе доверял! Думал, что ты не такой, как этот негодяй, которого мы с позором уволили! А ты оказался еще более страшным и бесчестным негодяем! Мерзавец! Тебе нет прощения! Господин Хусейн, его необходимо немедленно уволить!
Хусейн насмешливо кивнул. Вернулся за свой огромный стол из красного дерева, тяжело опустился в кресло, так как ему мешал внушительных размеров живот, и шутливо погрозил Мурде пальцем:
– Мы с тобой еще обсудим твое участие в назначении этого негодяя на столь высокую должность. А ты, – он, брезгливо поморщившись, посмотрен на размокшего от слез Чернушина, – пошел вон на свое место и начинай собирать вещи.
– Но я… я… – Чернушин принялся было канючить, но не принимавшая до этого участия в спектакле Лариса, видимо, спохватилась, что она плохо смотрится в роли статистки, вышла на первый план и вытолкала Чернушина за дверь.
Теперь, когда они остались в кабинете втроем, Хусейн дал волю своему красноречию, обрушив на них целые потоки изысканных восточных ругательств, самым безобидным из которых было словосочетание «мастурбирующий копытом ишак».
Так как автор и сам порядком устал от транскрипции диалогов различных, попадающихся в этой поучительной и правдивой истории персонажей «ненашего» происхождения, то резонно будет сделать небольшое отступление от правил повествования и поведать, что в том долгом и неприятном разговоре директора «Ромашки» с двумя бывшими руководителями Геры победил, как ни странно, сам Гера! Каким образом? Извольте: написав подобное письмо, Гера, прежде всего, хотел лишь, как ему казалось, восстановить справедливость и наказать «мелкого», как иногда про себя он называл Чернушина. Однако звезды где-то высоко сложились в некую замысловатую фигуру. Гере повезло значительно больше. Хусейн, который не принимал никакого участия в его устранении, но, как и было уже сказано, опасался подсиживания со стороны Мурды, да и был хорошо наслышан об откатном творчестве Ларисы и ее мужа, выступил, как это ни странно прозвучит, защитником Германа! Он попенял на недальновидность этих двух комбинаторов, назвал их плохими менеджерами, а насчет Германа заявил буквально следующее, применив в полной мере так называемое современное восточное витиеватое красноречие:
– Мы, подозревая человека в том, что он брал взятки, тем не менее ни разу не выявили ни одного факта, который свидетельствовал бы против него таким образом. И мне теперь стала очевидной цель, с которой его маленький заместитель так старательно рыл для него яму. Фактически мы уволили человека, да еще и со скандалом, хотя до конца так и не расследовали эту темную историю. Я, как генеральный директор, поставлен здесь уважаемым, – Хусейн ткнул пальцем в портрет пожилого миллиардера – владельца «Ромашки», – для того, чтобы служить справедливости. Очевидно, что справедливость была самым беспощадным образом нарушена, и мой долг восстановить ее!
Лариса и Мурда испуганно переглянулись, испугавшись одного и того же. «А не собирается ли он вернуть Кленовского обратно?!» – мелькнула у обоих одинаковая мысль. Однако через секунду все встало на свои места:
– Разумеется, я не могу восстановить Германа Кленовского на работе, ибо таких прецедентов история компании не знала, и я не намерен начинать подобную историю своим решением, но я приказываю вам не говорить о Кленовском ни одного плохого слова никому, включая ваших подчиненных. Человек наверняка вновь будет устраиваться на работу, и, что скорее всего, в этой же сфере. Ему понадобятся хорошие рекомендации, и мы их обязаны предоставить! Известите о моем решении всех, включая отдел кадров, и пусть все знают, что «Ромашка» никогда не ошибается. А если и ошибается, – Хусейн хитро прищурился и стал похож при этом на Ленина – то очень быстро исправляет свои ошибки. И вот еще что! В нашей сфере бизнеса у нас полно конкурентов. Так что если он все же подлый взяточник,
Доля Чернушина
Вот так, с помощью одного попавшего «в нерв» письма, Гера решил проблему «шлейфа», который неминуемо появляется в случае позорного изгнания откатчика с работы. В любой стране мира люди обожают считать чужие деньги. И нет в этом ничего, по крайней мере, зазорного. Так уж устроен человек. Но если эти счетоводы хоть и через скрежет зубов, но могут смириться с состоянием финансов известных людей, скажем, артистов театра «Ленком» или фермера Стерлигова, то с информацией, пусть и не проверенной, пусть никем не доказанной, о том, что кто-то что-то «тиснул» и ему за это ничего не было, такие люди буквально не могут жить. Они наживают себе страшные, неизлечимые болезни вроде желчно-каменной или банального геморроя и от этого еще больше ярятся, зачастую вымещая нерастраченные мегатонны злобы на своих близких: племянниках, консьержках и собаках. Герман весело думал об этом и о том, как ему удалось провернуть совершенно блестящую, на его взгляд, как он сам ее называл, «спецоперацию», после которой его имя осталось добрым и честным, а Чернушин попал в так называемый черный список.
«Черный список» – что это такое? Его ведет каждый матерый кадровик, каждый бывший член «лубянского братства», спрятавший погоны под серенький пиджачок начальника СБ. Состоят в этом списке те, кого по приказу акционеров предприятия полагается «замочить», «загнобить», «утопить», а в конечном счете просто уничтожить. Иными словами: лишить средств к существованию. Попавший в «черный список» не может устроиться на приличную работу, он становится «отверженным», ему никто никогда не протянет руку помощи, в особенности, если этот пария – бывший откатчик. Бывают, разумеется, различные чудеса, кои случаются по причине недосмотра при поступлении такого отщепенца на новую работу, но в последнее время это случается все реже и реже. Герман прежде знал одного такого «черного откатчика». Звали его Слон, по причине громадного роста, нескладной бабьей фигуры и громадных ушей, которыми Слон печально шевелил при тщетных попытках устроиться куда-нибудь после того, как его буквально вышибли из «Переростка», где тот заправлял группой алкогольных напитков. Слон с упорством, достойным барана, пытался вернуться на прежнее, пахнущее дорогим коньяком и только что отпечатанными дензнаками место в какой-нибудь сети, но доходил в лучшем случае до поста охраны при входе. Дальше его не пускали, так как резонно считали, что собственных откатчиков и так в избытке. Затем Слон стал обивать пороги своих прежних «спонсоров», и здесь он порой попадал даже в самые высокие кабинеты, но и в самых высоких кабинетах никто не хотел иметь с ним дела. Чем закончились похождения безработного Слона, никто не знает. Потому что они еще не закончились, а живет он тем, что потихоньку перерабатывает подкожный жир, которого много накопилось за время его фееричной деятельности в «Переростке», да кое-что ему подбрасывает его бывший заместитель. Его Слон постоянно шантажирует тем, что вот-вот расскажет всем, как они вместе лихо сражались на откатном фронте.
Чернушин еще не знал, что напротив его имени невидимая рука нарисовала маленькую виселицу с болтающимся в петле человечком. Он долго переживал случившееся и даже избил собственную жену, которая очень помогла плану устранения Геры и вдохновила Мишу на все описанные нами ранее гадкие делишки. Жена перенесла его побои со спартанской твердостью, а наутро покинула их съемную квартиру и уехала к маме в Воронеж, где та и нашла ей вскорости жениха, сына какого-то местного крупного чиновника. Сам же Чернушин запил. Он пил около недели и стал заговариваться с самим собой. Как-то ранним утром он, мучимый страшной похмельной жаждой, прошлепал в ванную, где напился из крана холодной невкусной воды, а затем увидел в зеркале вместо своего собственного одутловато-небритого лица нечто такое, от чего в его голове что-то звонко щелкнуло, словно переключили режим аттракциона «Центрифуга» в Парке Горького. Именно такая же центрифуга начала бешено вращаться в Мишиной голове. Он спокойно вышел из ванной, прошел на кухню, схватил кухонный нож и нацарапал на кухонной филенке «Я люблю долевое строительство». После этого влез на подоконник, открыл окно и наполовину высунулся из него. Посмотрел вниз. Увидел, что внизу стоит большой черный «Cadillac STS», на капоте которого неизвестный художник-аэрограф мастерски изобразил мужественного гангстера Клайда с автоматом Томпсона в руках и в шляпе. Из-за плеча Клайда дерзко выглядывала очаровательная Бонни. Чернушин широко расправил плечи, несколько раз глубоко вдохнул холодного утреннего воздуха, тихо сказал: «Ребята, возьмите меня к себе» – и прыгнул вниз головой. Он угодил прямо в круглый диск автомата Томпсона, а потрясенный владелец после замены капота не стал более рисовать на автомобиле ничего.