Откровение Блаженного
Шрифт:
Он на удивление хорошо разбирался в технике. Телевизор, многосложный телефон «Русь», холодильник, пылесос… До всего касался. Интересовался. При необходимости налаживал. Мог разобрать и собрать любые часы. Сдал экзамены на водительские права. Уже пробовал ездить на «Ладе».
Живя в городе, Алеша заметно повзрослел, обрел самостоятельность. Деньги попусту не транжирил. Сигаретами не баловался. Вином тем более. Как-то я хотел купить ему конфеты. Он сказал: «Лучше сахар…»
Из моего письма, ноябрь 1998 года: «…Алеша, нравится ли тебе заниматься в спортивной секции? Втягивайся! Это здорово и полезно! К весне станешь, как Сталлоне! В добрый тебе час! Береги себя!
Просматриваю, перебираю его вещи, предметы, дотрагиваюсь до них пальцами. Губами прикасаюсь к нежному локону его волос. Надеваю его пуловер – на груди пятно засохшей крови (с порезанной осколоком стекла губы накапало). Кровь моего сына… Она вовек не угаснет, будет светиться солнышком. И – согревать. Я сажусь в кресло, в полудреме забываюсь. И вижу его… Он – рядом. Улыбается. Говорит, говорит… Вспоминает: «Помнишь, папа, когда я был маленьким, ты брал меня на руки, и я осторожно дергал за твою бородку… Я любил первый мед. Мы с тобой шли к одной бабушке. Покупали. Садились на скамейку. И я лакомился, окуная в банку пальчик… Когда я был первоклассником, то после уроков ты встречал меня, поджидая в школьной березовой рощице… Я любил рисовать необычной конструкции танки, самолеты, автоматы… Ты тогда решил, что из меня в будущем получится гениальный изобретатель военной техники и оружия… Ты никогда не бранил меня. Как-то, оставшись один дома, я зажег скрученную трубочкой газету и с этим факелом ходил по комнатам, роняя на пол пепел. Потом засунул в титан. Ты пришел. И сказал: «Молодец, что додумался вовремя погасить»… Было половодье. Мы с тобой ходили по дубраве среди подснежников. В какую-то минуту я исчез из твоего поля зрения. Ты громко звал меня. Я не откликался: так увлекся «ловлей» рыбы прутиком, сидя на корточках на краю обрыва. Потом ты меня увидел. Молча прижал к груди, а глаза твои повлажнели… А это уже недавно – я прыгнул и пяткой задел висящий под потолком в спальне плафон – он раскололся. Ты быстро заменил его на новый: а то мама узнает и бранить станет…»
Многое напоминает о нем. Вот в выдвижном ящике письменного стола в картонных цветных коробочках с ранних лет собранные им камешки, значки, старинные монеты, рыболовные крючки, брелоки, гаечки, проволочки… «Вытряхнул бы ты весь этот мусор, сынок!» – поругивал я его. Сейчас всякая из этих мелочей – частица сына. Все он брал в руки. Во всем – его тепло. Его – дыхание, настроение, характер. Вот в ванной крючок для полотенца, когда-то мною прикрученный на метровой высоте от пола. Для малышей. Алеша так привык, что пользовался им до последней поры.
В зале передний угол – Алешин. На журнальном столике стопками его документы, студенческие тетради, блокноты. Здесь же шахматы, альбом с фотографиями, видиокассета с записью со школьного выпускного бала («Алеше вручают Похвальную грамоту»; «Алеша читает стихотворение»; «Алеша танцует теперь уже с бывшей одноклассницей…»); ваза – с живыми цветами; икона Божьей Матери с Младенцем. Ниже, на полочке, его «дорожная» одежда. В бирюзового цвета пакете уложенные Алешей перед отъездом (про запас) туалетное мыло, скотч, коробочки спичек, бельевые прищепки, новая зубная щетка, голубая расческа (я подарил ему свою), пузырек с мазью календулы, марля для утюжения, пластмассовый будильник (при аварии раскололся). На ковре – гантели: пара детских по пятьдесят граммов и пара юношеских по пять килограммов.
В кухне его тарелки, бокал, вилка, ложка… В лоджии – его удочка, ласты, маска для подводного плавания. В нише – его обувь, куртка, шарф, фуражка… В шифоньере – новый костюм… В подвальной кладовке – велосипед, гора детских игрушек.
Куда бы ни пошел, везде – он: в лицах глазах знакомых людей, в оживленной суете улиц, воскресного рынка; в цветах, лучах, росах, ветерке околицы, поля, леса, речки. По-прежнему земной, близкий, любящий. …Сготовлю что-нибудь вкусное: вот бы Алеша скушал!
Увижу цветущую черемуху: вот бы Алеша полюбовался!
Услышу пенье жаворонка: вот бы Алеша послушал!
Встречу красивую девушку: вот бы Алеша влюбился!
Он подарил мне семнадцать с половиной лет солнечного счастья.
Он помог мне более глубоко разобраться в таких истинах и явлениях, какими являются Жизнь, смерть, Бог, люди. Все вдруг обнажилось, открылось, распахнулось. Разверзлась бездна Вселенной. От края и до края. Люди – пылинки. Бог – прозорлив. Жизнь – эхо. А смерть… – рождение.
Я поверил в Главное. И теперь никогда не скажу: сын мой умер. Он – есть. Он видит и слышит Бога. Меня. Мать. Сестру. И мы не расстались. Мы вместе. Как раньше. Только в иных понятиях. И они ощутимы. Потому что были и остались Любовь, Нежность, Благодеяние. Потому что мы, его родные, также согреваемся благоуханным теплом его доброй, мягкой, чистой души. …Осенью я приехал в Волгоград. Во второй половине дня, когда Алеша пришел из университета, мы пошли с ним к Волге. С крутояра в прохладной тишине далеко обозревалась расцвеченная солнцем и небом водная гладь.
– Привыкаешь к городу?
Он молча кивнул головой.
– Скучаешь по дому?
– Да.
Спустились по тропинке. Когда Алеша сдавал вступительные экзамены, в свободные часы мы приходили сюда купаться. Он далеко заплывал. Тревожась за него, я кричал, чтобы немедленно «причаливал» к берегу. Втолковывал: «Это тебе не Терса и Бузулук… Водоворот! Аль подводное бревно!..»
Присели на валун. Вдали туманилась ГЭС. А там, за плотиной, в десятках километров в поселке Приморске жили родители моей жены.
Ему было три года, когда мы приехали к ним погостить. Я выпросил у тестя-рыбака лодку: покатаю сына. Поплыли. Я не подрассчитал… И нас подхватило сильной струей. И – понесло. Признаться, грести веслами я не мастак (рос на малой степной речке). Чем грозило? Могло дотащить до плотины. А там, как знать, что могло бы случиться. К счастью, в одном месте течение поослабло. Я воспользовался этим. И вырвался из его клещей. Да скорей – к суше!
Я примкнул лодку на цепь. Взял Алешу за руку:
– Страшно было?
Он помотал головой.
– Не врешь?
– С папой ничего не боюсь.
Пообедали. Прихватили с собой Лену. И пошли купаться на Волгу. Благо, она рядом за лесопосадкой. Голяком они резвились на песчаной отмели. Брызгались, радостно визжали! Какие радужные, счастливые минуты!
Вечером Алеша у подворья в полынах об расколотую бутылку глубоко порезал ногу. Шла кровь. Он же не заплакал. И терпеливо покряхтывал, когда в поликлинике медсестра промывала и зашивала рану…
Вернулись на набережную. И вновь перед взором – великая река. Алеше хотелось как можно дольше погулять со мной. Что ни говори, папин сын! Я сам наскучался по нем. Он в основном молчал. Был несколько сосредоточен, обеспокоен (неужели уже тогда его тяготили предчувствия и витала тень недоброго?). Я это понимал так: парень притомился: учеба, бытовые заботы и прочие мороки. Да еще – тренировки в спортзале. Ростом вымахал выше меня. Теперь надобно набирать вес, «нарабатывать» мускулы. Вообще он был физически здоровый, выносливый. Я, бывший перворазрядник по велоспорту, еле за ним успевал.