Шрифт:
Воскрешение Сына
Зимой, 10 января 1999 года, меня оставил на муки земные мой сын. Мой любимец. Отрада. Кровинка. Я потерял его так же, как теряют своих детей сотни, тысячи родителей в нынешней разнузданной, разбойной России. Во всех ее краях и долах. При различных обстоятельствах и ситуациях заполошного бытия. Разрушители нормальной жизни алчны, кровожадны, изощренны.
Много раз оплаканный, мой сын неотлучно в моем сердце, в моей памяти. Он смотрит мне в глаза. То с ласковой доверчивостью. То с застенчивой улыбкой. То с грустным укором.
Не по переменчивому вдохновению, а по долгу любящего отца писал я о нем. Медленно. Трудно. Строка за строкой. И казалось, верилось: все печальное рассеется, растворится… И Алеша вернется из небытия.
Проводил…
Январское утро. На окнах пепельно-холодный налет сухого, без инея, мороза. Надо будить Алешу. А жалко. Он спит, свернувшись под одеялом калачиком. Рядышком – кот.
Время бежит. Я поворотил сыну чуб. Он открыл глаза. Зевнул. Начал одеваться. Вяло. Неохотно. Понимаю: не хочется уезжать.
Я приободрил:
– Закончится сессия. будут зимние каникулы. И тогда дольше погостишь дома. Не унывай.
Его сестра Лена на третьем курсе, привыкла в городе, вот даже на новогодье там осталась. Алеша – студент первого курса. Еще скучает. Каждый месяц навещает родителей и друзей. Это естественно.
Я покормил его омлетом с колбасой – одно из любимых его блюд.
И мы пошли.
Автовокзал.
– Автобус не пойдет, – с невозмутимым спокойствием сказала кассирша. И «услужливо» посоветовала воспользоваться частным транспортом. Как и другим пассажирам. Двенадцать легковушек рванулись в город. В одной из них уехал мой сын.
В 15 часов я позвонил в Волгоград. Лена ответила:
– Пока Алеши нет. Как только появится, я сообщу.
Минуло еще два часа. И вот зазвонил телефон. Я лихорадочно схватил трубку и услышал по-юношески басовитый голос:
– Алло! Алло!
Захлебываясь радостью, я воскликнул:
– Алеша, ты на месте?
Голос:
– Я не Алеша. Извините. Ошибся.
Поздний вечер. В голове рой мыслей. Одна тревожнее другой. Что могло случиться? Серьезная поломка? Шпана в городе напала? Боже, упаси от всего худого!
Минуты, как те капли воды, медленно убивающие человека, приговоренного к казни.
Страшная весть была передана по телефону: на таком-то километре при столкновении со встречным грузовиком…
– Алеша! – испуганно вскрикнул я. Душа онемела, оледенела. Никогда не испытывал такого чувства: каменное оцепенение и холод.
Звоню в райцентр, поблизости которого произошла беда. Разговариваю с дежурной больницы. Она пригласила работницу морга. Та недовольно бросила:
– Ну, тута он!
– Мертвый?
– Вот чудак! А то какой же!
В беспамятстве я метался по квартире, и с моих бесчувственных губ слетало:
– Алеша погиб! Мой Алеша погиб!
Без слез. Их словно сковало во мне морозом.
Позвонил дочери. С суровой сдержанностью сказал:
– Что-то случилось в дороге… плохое.
– А Алеша… что с ним?
– Пока не знаю.
Лена заплакала.
Позвонил брату (он живет там же, в Волгограде). Ему выложил всю правду. И тут меня прорвало: я зарыдал как ребенок.
Полночь. Дрожащими руками складываю в сумку для Алеши одежду: костюм, рубашку, носки… Последнюю горестную справу.
Потом было утро. Пришли мои добрые друзья, соседи. Жена – в отъезде. Ничего не знает. Приедет завтра. И добрые друзья, соседи участливо встретят ее. Не обойдется без «скорой помощи».
Зимний, мрачного цвета грейдер. Я сидел в кабине и слышал, как в кузове погромыхивало. Это – пустой гроб. Свежевыструганный. Для сына. А всего сутки назад я проводил его здорового, жизнелюбивого, целеустремленного. И вот… Какая жуткая несправедливость!
Шофер молча курил. Я скованно глядел в лобовое стекло без ясного понимания, что снаружи степь, небо, белый день. Порой в груди начинало больно вздрагивать, трепыхаться, и вновь я обостренно ощущал, какое непоправимое несчастье обрушилось на мою семью.
Да, я думал и об этом: как войду в морг, как увижу сына… Где взять силы и терпение, чтобы выдержать, не сломаться? А надо выдержать, надо! Ведь я отец.
Сумерки. Злополучный райцентр. Двор больницы. Стучу в дверь боковушки. Распахивается… Пахнуло чадом. Нетрезвый бабий голос:
– Ну, чё тебе?
Это развязное «ну» мне уже знакомо по телефонному разговору. Работница морга… Я объяснил, кто я и зачем здесь.
– А-а…
Женщина утерла нос. Замялась:
– Шефа нет. А без него… Хотя он свою работу проделал – вскрыл, посмотрел.
– Я заплачу.
– Курить есть?
Шофер дал ей сигарету. Она впустила меня в морг.
– Ты дед, что ль, ему?
– Отец.
– Ну, ниче. Ступай. Побудь с ним. А я покамест отлучусь.
С печально склоненной головой я подошел к сыну, лежавшему на жестяной кушетке. На миг как бы светло подивился: сынок, какой же ты возмужавший и красивый! Тихо опустился на колени, внимательно вгляделся в его лицо, словно давно не видел. Розоватые губы, нежные щеки. Я погладил его волосы, как часто гладил в детстве. И звал с безмолвной, но раздирающей сердце скорбью: «Проснись… проснись!» Затем стал одевать. С той же ласковой осторожностью, как в детстве.