Откровение
Шрифт:
Калика пытался вырваться, Томас удерживал изо всех сил, а когда калика с яростью ударил Томаса кулаком в лицо, тот все равно держал, хотя в голове зазвенели колокола, а соленая кровь брызнула из разбитых губ.
— Не...дам...
— Дурак, отпусти!
— Ни...за... что...
Олег занес кулак для второго удара, сокрушительного, но сбоку мелькнуло, захлопали крылья, их обдало порывом ветра. Олег в бессильной злости опустил кулак:
— Пусти, меднолобый... Эта сволочь уже удрала.
Руки Томаса разжались, но рыцарь не поднялся, лежа вытирал
— Мерзавец... — процедил он. — Язычник! Вот зачем пробрался в самое святое для истинного христианина. Но тут ты ошибся! Я тебе помешал, а теперь он вернется со всем своим воинством.
Калика дышал тяжело, морщился, прижимал ладонь к левому боку. Между пальцами струилась кровь, алыми каплями падала на белые мраморные плиты.
— Да, — сказал он хрипло, — эта сволочь сейчас вернется. Чем это он меня? Или это ты? Томас, он враг...
— Ты — враг!
— Нет, Томас.
— Врешь. Почему говоришь это только сейчас?
— Я сам только сейчас понял. Томас, надо уходить.
Томас с трудом перевернулся, поднялся на колени:
— Нет, ты не уйдешь. Я тебя задержу.
Олег прокричал разбитым ртом:
— Ты еще не понял?.. Это и есть враг...
— Нет! — крикнул Томас так, что вздрогнули стены. — Ты его ненавидишь, как все, что создано во славу Господа... Ненавидишь больше всех!
Олег поднялся, хватаясь за стену. Лицо было измученным, а голос внезапно упал:
— А ты?
— Я? — задохнулся Томас, набрал в грудь воздуха для крика, но опомнился, сказал ненавидяще. — Мне, как благородному рыцарю, отвратительна любая угодливость... даже от простолюдинов. Но у него это от слабости душевной, от желания всем угодить! Он и подарки детям разносит, а что от детей взять? Это не короли.
— Сегодня нет, — сказал Олег. — Сегодня нет... Хотя некоторые уже стали.
Томас насторожился:
— Что?
— Он уже получил силы больше, чем выказывает. Не заметил? У него нет врагов, а во всех христианских странах... а там народцу все больше, уже поговаривают, что после смерти вашего бога, он сядет на его трон.
Томас закричал:
— Замолчи! Или я сам убью тебя! Господь бог бессмертен, он не может умереть!
Олег отступил, в зеленых глазах стояла такая тоска, что Томас задохнулся от бури в груди, но пальцы лишь крепче сжали рукоять меча. Олег пошел к двери:
— Будь здоров, сэр Томас.
— Ты куда? — крикнул Томас зло.
— Раз уж я здесь, погляжу, что за змеиное гнездо мы разворошили...
Томас выставил перед собой меч, направив острие в голую грудь отшельника:
— Не выпущу. Это мой мир, я давал обет защищать. А ты — враг.
Олег покачал головой:
— А если попытаюсь?
— Убью, — сказал Томас. Он провел по губам шершавым, как терка, языком, повторил хрипло и убежденно. — Убью!
— А как же... дружба?
Томас вскричал как раненый зверь:
— Молчи! Сам знаешь, в мир пришло... нечто выше дружбы, выше кровных уз, выше всего! Наш Господь ревнив, он требует всего... и мы отдаем все!
Олег смерил взглядом расстояние от кончика меча до груди, его зеленые глаза снова уперлись в Томаса:
— Ты уверен, что успеешь?
Томас ощутил в груди странное жжение. Острый конец посоха упирался ему в грудь, там блестела искорка. Мышцы отшельника были толстые, как сытые удавы. Страшное острие пронзит стальной доспех как пленку бычьего пузыря. Взгляд калики печален, но Томас помнил, с какой холодной жестокостью язычник убивал и тут же забывал про жертвы.
— Рази, — выдохнул он со странным облегчением. — Может быть, и я успею... А нет, то сложу голову, защищая Пречистую Деву...
Внезапно в глазах Олега блеснула тревога, он чуть повернул голову. Томас тоже скосил глаза в ту сторону, и лишь когда в ушах прогремел страшный звон, когда оглох и ослеп от искр в глазах, понял, что подлый отшельник не родился отшельником, знает все хитрые уловки, а его, героя сарацинских походов, поймал на самом простом...
Он рухнул на пол, пытался ухватить противника, теперь уже противника, за сапог, но толстая подошва мелькнула перед лицом и пропала. Томас поднялся на четвереньки, тряхнул головой, в ушах звенели все колокола, словно сам себе саданул железным сапогом по железной голове. В глубине зала мелькнула фигура в звериной шкуре. Красные волосы развевались как пламя, что грозит сжечь весь... этот хехалот.
— Черт бы тебя побрал, — выкрикнул Томас яростно. — Я сам... своими руками привел врага престола Господа своего прямо в хеха... небесный дворец, полный благочестия и святости!
Рыча от стыда и бешенства, он поднялся, держась за стену, тряхнул головой, очищая взор. По мраморным глыбам сползали капли крови, его и Николая-угодника, он же Санта Клаус, а может и проклятого язычника. Стиснув челюсти, он собрал рыцарскую волю и достоинство в кулак, бросился с обнаженным мечом в руке через анфиладу залов.
Глава 12
Три или четыре величественных зала были пусты, еще в двух он смял стражу. В голове была ослепляющая ярость, он помнил лишь, что кого-то рубил, кого-то просто сшиб так, что несчастный ударился о стену, где вспыхнуло, и на пол осел белоснежный хитон с множеством крыльев. Когда понесся дальше, взрывая благоговейную тишь грохотом тяжелых сапог, внезапно услышал негромкий вскрик:
— Эй, рыцарь!..
Он оглянулся, настороженный и злой, готовый увернуться как от брошенного дротика, так и летящей стрелы. В боковом коридоре возник высокий сухощавый серафим. Меч торчал из ножен, руки серафима были далеки от рукояти. Он приложил палец к губам, сказал так же негромко:
— Если ищешь женщину, то не здесь, не здесь...
— А где? — выкрикнул Томас во всю мощь легких...
Серафим поморщился, но все же указал, правда, совсем в другую сторону:
— Третий зал... поворот налево... еще двое ворот. Там на двери крылатый лев с бычьей головой...