Откровения романтика-эротомана
Шрифт:
Я обещал. Но все наши встречи происходили самое большее в радиусе ста миль от Лондона. Мы оба были повязаны семьями. Мы оба изменяли. Обещания ничего не стоят.
Теперь я вполне твердый, а ее прохладные губы продолжают свою механическую работу. Я открываю глаза и отвожу пальцы от ее спутанных волос, кладу одну руку на плечо. Ее кожа влажная, клейкая, совсем другая.
Она отклоняется назад, и мой член вываливается из ее минутой раньше жаждущего рта.
— Выеби меня, — приказывает
Ложится на песок, раскидывает руки и широко расставляет ноги. В полумраке я едва могу разглядеть ее пизду, отверстие, которое я так хорошо знаю, карту моего позора и ее внутренней красоты. Я склоняюсь над ней. Я уже теряю эрекцию. Но беру себя в руки и протискиваюсь в нее. Невыносимый холод ее внутренностей бьет меня, как замороженный молоток, и я безнадежно уменьшаюсь. Я заставляю себя оставаться внутри нее и приказываю своему члену снова ожить. Крепко зажмурив глаза, я вызываю свои лучшие воспоминания о другой Кэй, о том, как играл с ней, как ее лобковые волосы вились сотней вихрей, о сокрушительных цветах внутренних стенок, когда я последовательно исследовал ее глазами, языком, пальцами, снова и снова, во всех « этих комнатах, которые были моими воспоминаниями.
— Выеби меня! — кричит она.
И я со всей нежностью этого мира, которую могу вызвать из глубины своей души, трахаю живую Кэй. Мертвая Кэй не отвечает на мои тщетные толчки. Ее лицо не освещается ни наслаждением, ни болью. Ее тело словно кусок льда, на который я непристойно бросаюсь.
— Выеби меня жестче! — яростно настаивает она.
Я делаю это. Снова, и снова, и снова. Мой член настолько холодный, что я едва его чувствую, как будто это уже не часть меня. Спящий уголок моего разума вызывает в памяти статьи об исследователях-полярниках, которые потеряли пальцы рук, пальцы ног, уши. Хотел бы я знать, можно ли отморозить пенис?
Я помню пот, голос Кэй, которая занимается любовью, вздохи, мое любимое «О господи!», глубину желания в ее глазах, и мы охотимся друг на друга, как животные, на полу офисов или в ванных комнатах. Мертвая Кэй принимает мою атаку с безразличием.
— Как кусок мяса, ага, — читает она мои мысли.
Гнев растет во мне, и это вызывает отчаянную эрекцию, и я превозмогаю боль в конечностях и наконец оживляю в памяти отдаленный и забытый синапс, плачевную волну похоти, и эта похоть, высвобожденная, течет сквозь мои изнуренные кости и мускулы, и, словно улитка, ползет в главный район моих почти что импотентских гениталий.
— Выеби меня в этот последний раз! — кричит она, этот звук может разбудить мертвого, а за тем говорит уже на пониженных тонах: — Этого ты хотел, Конрад, трахнуться в последний раз, финальный секс, разве нет?
Я кончаю.
Я удивлен, что моя сперма не замерзает в момент эякуляции. Чувствую, как она разбрызгивается по моему животу. Вязкая. Тягучая. Виновная. Вскоре мои яйца пачкаются в этой сперме, потому что Кэй растворяется, мало-помалу, деталь за деталью, в морской голубой ткани тропической
— Ты никогда не должен был убивать меня в своих книгах, Конрад, — шепчет она, почти растворившись, рассеявшись, как призрак, впрочем, она и есть призрак. И, купаясь в своих собственных выделениях, я с ужасом осознаю, что у меня даже не было возможности снова вблизи посмотреть на ее пизду или на острые дюны ее маленьких грудей. Но призраки — это ночные создания, проявления тьмы, и их цель, конечно, пробудить в нас тоску по мертвецам и заставить нас, грешников, страдать. Снова и снова.
Кэй здесь больше нет. Я пытаюсь представить, что все еще могу ощущать ее запах, знакомый аромат, который я купил ей однажды в магазине дьюти-фри в заграничном аэропорту, но я себе вру. Есть только одинокий запах ночи, лежащей вокруг, и близкого моря.
Скоро наступит утро. Кладбищенский синий уступает более светлым тонам. Луна скоро растворится на четвертинке неба, и на востоке, за оградой облаков, стремительно засияет солнце.
Это просто я, почти голый, в шортах, болтающихся на икрах, и мой холодный член весь сморщился и сверкает, покрытый спермой, а на песке, как доказательство того, что это не сон, остается четкая форма распятого и выебанного тела Кэй, и лед медленно плавится, растворяясь среди песчинок.
Я небрежно принимаю очевидное: теперь меня преследует призрак.
И единственным освобождением от кошмара будет моя собственная смерть. В этом было ее послание. Неоригинальное и простое, и не надо перевода. Могло ли когда-то быть по-другому?
Как минуты могут идти так медленно
Корнелия категорически потребовала от Ивана личной встречи.
Ей нужно было рассказать ему об Укротителе Ангелов и о том, как она, на теперешний момент, решила эту проблему. Если она не расскажет, его заменят другим, и все превратится в непрекращающийся кошмар.
Это код чести.
Он был удивлен, причем не столько ее решительными действиями, сколько тем фактом, что в сложных слоях организации левая рука не знала, что делает правая.
Казалось, больше всего его волнует, что Корнелия использовала оружие, которым должна была пользоваться только во время выполнения последнего заказа и от которого ей давно следовало избавиться. Она уверила его, что на этот раз обязательно выкинет пистолет. Пусть верит в то, во что хочет верить.
Затем он гарантировал Корнелии, что немедленно примет необходимые меры, так что ей нет смысла переживать по поводу угрозы ее жизни.
У него определенно не было желания терять способного агента.
Корнелия поняла, что за душевное спокойствие ей придется заплатить сполна и в обозримом будущем у нее больше не будет привилегии свободы выбора и права вето на заказы. Только так это и работало.
У нее даже мелькнула мысль, что вся система была создана именно по этому принципу: единожды войдя, уже не выйти. И, вероятно, появление Укротителя Ангелов на поле боя было тесно связано с ее частичным отходом от дел. Именно таким способом организация предупреждала ее, чтобы она оставалась в зоне досягаемости, про запас.