Откровения влюбленного матроса
Шрифт:
– Да вы что, мужики, разговоры разговариваете,– вмешался Боря Буркин. – Есть ведь простой тост: за тя, за мя. Я пить здоров, мой нос багров.
Больше он тостов не знал.
Страждущий спора и потасовки Буркин перекинулся на меня:
– А ты чё с дохлой рожей пришёл? Где тост?
– Трактор спёрли у меня.
– Ну да, это причина, – подтвердил Боря и поманил меня пальцем, согнутым в крючок. – Шваркнем.
– Эх, пить так пить, –
Меня интересовало, не знает ли кто из бомжей о судьбе моего «Белоруса», однако пока никто ничего не знал, потому что трактор был украден только что и слухи ещё не просочились в Курью. Выпили и за «валенки», и за тя – за мя.
– Ну я катапультируюсь, – крикнул Артур, призывая к тишине.
– Прояснится, – подпел умудрённо Философ Яша Князев.
– Бог велит пополам делить, – сказал Прокурор и подвинул мне бутерброд с залежалым сгорбившимся сыром. – До весны ещё далеко, Вась, а к весне найдём твой двигатель внутреннего сгорания, если ты сам не сгоришь, – и обнажил в хохоте почерневший щербатый рот. Ему было весело, а я горевал: горбатый жребий выпал мне. Без трактора я никто и ничто. Лопатой много не закалымишь, а с трактором всегда был зван. С верблюжьим безразличием жевал я чёрствые объедки. Жизнь казалась пустой и ненужной.
Людей, среди которых я оказался, уже не смущало, а только злило, что их все сторонятся, брезгуя их видом, провонявшей одеждой, немытыми сальными рожами, вороватыми ухватками.
Застрял я у Артура капитально, потому что не знал, что мне теперь делать. Выпивка была всегда. Я, раздобрившись и поняв, что теперь эта вещь мне ни к чему, притащил Артуру из дома синтезатор, и он теперь заполнял бомжарню звуками музыки, иногда пробовал петь, и пока не требовал с меня бутылочного взноса.
Я потерял счёт дням, потому что они слились в единое пьяное времяпровождение с отключениями на сон. А потом опять продолжался загул.
Однажды Прокурор принёс весть, что вероятнее всего утащил мой трактор Колька Клин, поскольку злился на меня за то, что я дёшево беру за пахоту. И ещё одно обстоятельство Прокурора наводило на такое подозрение: стоял под навесом у Кольки огромный живой бык, которого, определённо, он выменял на трактор. По стоимости, наверное, были бык и трактор равноценными. Однако это были прокурорские догадки. Было ещё одно осложняющее ситуацию обстоятельство: быка на мясо приобрёл Клин на пару с двоюродным братом – начальником райотдела милиции Семёном Семёновичем Мартемьяновым. Как идти с жалобой на Кольку Клина в милицию, если тот в родстве с самим майором Семёном Семёновичем Мартемьяновым?!
Я заглядывал в тусклое артурово зеркало, видел свою испитую мятую рожу и приходило осознание, что никуда я не пойду, хотя без трактора «Беларусь» жить мне будет лихо. И выходит, пропадай моя телега, все четыре колеса.
– Это не дом, а степь с крышей, – ругал свою хибару Артур. К утру в ней выстывало и было видно пар при дыхании. Бомжи спорили, чья очередь пилить клеть. На сей раз выпадало пилить, колоть тюльки и топить печь мне, хотя у меня был свой нетопленный дом, своя печь, но поскольку застрял я у Артура и пользовался его теплом, то пришлось взяться за тупую щербатую пилу мне.
Это был, конечно, египетский рабский труд.
Говорят, беда в одиночку не ходит. Отыскал меня в артуровом свинюшнике, когда колол я поленья, Серёга Цылёв. Он встряхнул меня с омерзением, содрал облезлую телогрейку и натянул на меня мою куртку, нахлобучил трёпаный кроличий малахай, который кто-то подсунул вместо моей нерповой шапочки. Оттащив меня подальше от загаженного крыльца, Серёга сердито сказал:
– Анатолий Семёнович умер, а ты… Послезавтра похороны. Оркестр ты ему обещал.
Надо же, директор нашего совхоза, где я инженерил, умер.
– Помянем, – сказал я с готовностью.
– Никаких «помянем», ты и так, дурило, напоминался. Трактор потерял. Ищи оркестр. Обещал ведь ты с оркестром его проводить.
Когда умру, наверное, вспомнят, что прошёл я огонь, воду, но до медных труб не добрался. На гитаре играл, до барабана дотянулся, когда в духовом оркестре числился ударником.
Серёга понимал, что я утратил волю и решимость и что мне одному ничего не сделать, потащил меня в мой дом, затопил печь, а потом, усадив в кресло, приказал:
– Вспоминай, кто на чём играет?
Я тупо рылся в памяти:
– Федя Рякин – труба, Дима Зеленцов – кларнет, я – барабан.
Без Серёги мне бы, конечно, ничего не сделать, а он и оркестрантов помог вспомнить и пошёл со мной в бывший ДК, названный каким-то центром, где удалось найти барабан, трубу и кларнет. Долго обзванивали парней, давно забывших о своём увлечении молодых лет. Конечно, всех спас баянист Лёня Зворыгин, преподававший баян в детской музыкальной школе. Духовики отнекивались. Забыли-де, как играют, но я, уже придя в себя, вовсю жал на их совесть.
Конец ознакомительного фрагмента.