Откровения. Книга первая. Время перемен
Шрифт:
И всё это узрел перед своим взором одинокий путник. И осознал всю тяжесть своего текущего положения. Хотя он уже навряд ли мог, что-либо осознавать и понимать. Своим внешним видом он больше походил на какого-то демона этих гиблых мертвых мест.
Взглянув на него, нельзя было точно установить сколько ему лет — он мог быть и тридцатилетним и шестидесятилетним. Неприятная желтая выцветшая кожа туго облегала его кости на истощенном лице и теле. В длинных темных волосах и огромной бороде пробивалась недавняя седина, запавшие глаза тускнели неестественным блеском, а рука больше напоминала
Ему с трудом удавалось держаться на ногах. Хотя, судя по высокому росту, он наверняка когда-то обладал крепким и выносливым здоровьем. Впрочем, его нынешнее исхудавшее тело ясно давало понять, почему этот человек выглядит как немощный старик. Он умирал — и умирал от жажды.
Перед ним уже не стоял выбор — вернуться назад или продолжать свой безуспешный путь вперед, в надежде найти спасение — нет, было уже слишком поздно. Пару дней назад, когда вода еще только заканчивалась, а блуждания ни к чему не приводили, он мог повернуть назад и возвратиться. Мог, но не сделал.
И в голове билась только одна мысль, всё сильнее и сильнее — сдаться. Проще сдаться, прямо здесь и сейчас. Ведь в любом случае, конец был для него предрешен — смерть. Неважно, от жажды или же от смертоносного солнца пустыни.
И он сдался. Сдался, рухнув в этот песок, теряя сознание, бросая всяческие попытки бороться за свою собственную жизнь. Значит, здесь он и умрет. На этом самом месте, в безликой мертвой пустыне, в полной тишине и одиночестве… Вот и конец.
Пробудила и вернула его в чувства нестерпимая жара, обжигающая кожу, от которой и так почти ничего не осталось. Он с трудом мог шевельнуть головой — что-то ее сдерживало, причиняя тихую, и в тоже время, жесткую боль. Он дернулся вверх, и тут же вскрикнул от огромнейшей вспышки боли, чувствуя как разрывается и трескается кожа на его виске. Если бы это только можно было посчитать за крик — лишь сдавленный хрип отчаяния и последней боли, никем не слышимый в этом пустынном мире.
Он медленно попытался раскрыть глаза — всё тоже слепящее солнце, и конечно же боль, усиливающаяся и пронзительно ноющая. Боль стала настолько сильной, что у него закружилась голова.
Камень, на котором лежала голова, был темно-красным от запекшейся крови. Он ощупал свой висок, и почувствовал под пальцами небольшую ранку, покрывшуюся затвердевшим струпом. Видимо от удара о камень, он получил эту рану, а пока лежал без сознания струп прилип к нему. А когда он дернулся, то оторвал запекшуюся корочку.
С трудом приподнявшись на локтях, он сел и попытался осмотреться. Но картина была такой же унылой, что и раньше — безлюдная пустынная равнина, иссеченная рытвинами и наполненная лишь камнями, торчащими из песка.
Да и что могло измениться? Пустыня ведь неизменна в своем первозданно-безжизненном виде. Высоко над равниной, в небе, всё так же парило гигантское раскаленное солнце, которое искажало всё окружающее своим ослепительным огнем и легким дрожанием воздуха.
Он вновь осторожно прикоснулся к своему распухшему виску. Было больно. А всё остальное тело чесалось — пыль и острые песчинки проникли всюду. Они были в волосах, ушах, и даже попали в глаза, которые теперь слезились. От падения горели и ссадили ладони и локти.
Неспешными и неторопливыми движениями он неловко привстал на колени. А затем, постанывая и шипя, приподнялся на четвереньки.
Наверное минула целая вечность, прежде чем он сумел подняться и встать во весь рост. Однако вернувшееся головокружение вновь подкосило ноги, и он тяжело повалился на камни. Боль стала настолько невыносимой, что он даже не мог толком связать свои мысли воедино.
Хотелось лишь спать. И никогда еще не было в его жизни такой дикой усталости и слабости во всём теле. Спать,— призывало его тело. — Спать… тебе надо поспать прямо сейчас, пока еще не стемнело… у тебя ничего не осталось… ты выдохся… Спать…И не просыпаться бы никогда.
— Не встать… — с трудом выдохнув из себя слова, он попытался вновь подняться, борясь с усталостью и болью, преодолевая, вновь появившееся, желание сдаться, но безуспешно. — Я не могу… Испекусь на солнце… или умру от жажды… Спать…
В голове билась вредная непрекращающаяся боль. Каждое лишнее движение только усиливало ее. Тело словно говорило, что единственный способ прекратить боль — сдаться. Он прижал руки к вискам, надеясь унять эти страдания, но всё было бесполезно — он снова начинал терять сознание… Спать….
Он не знал, как далеко ушел от караванной дороги, сбившись с пути, той злополучной ночью, когда решился… Неважно. Теперь уже всё было неважно. Он сделал тогда ложный выбор, и он оказался последней ошибкой в его жизни. Бессилие и одиночество — вот единственные его помощники здесь…
Он умолял не о чудесном спасении, но больше всего о скорой смерти, которая могла остановить все эти мучения. Он вновь терял сознание, и вновь приходил в себя, но ничего вокруг не менялось, словно это и была его смерть, его ад — медленная и мучительная вечность боли и страданий… Смерть…
Очнувшись в очередной раз, он даже не мог вспомнить момента, когда упал. Не помнил, как долго лежал. Разбудила его, на этот раз, дрожь, сотрясавшая всё тело. Ослепительный круг солнца растратил свою слепящую золотистость. Жара чуточку спала. Головная боль понемногу утихала, но само монотонное биение оставалось. Тело требовало воды. Но бурдюков и фляжки давно уже не было. Не было ничего, кроме раскаленных камней и этого пересохшего горла.
День подходил к своему логическому концу — небо окрасилось в темно-синий цвет, а солнечный диск покраснел, опустившись к рваному горизонту. Вместе с сумерками надвигался и пронизывающий холод. По началу это было приятно — эта вечерняя прохлада успокаивала обожженную кожу. Однако стремительно холодало, а солнце окончательно скрылось из вида. И на пустыню моментально опустилась тьма.