Откровения
Шрифт:
Удивляет другое: многие в основном, несамостоятельные люди, пытаются прихлопнуть чужих «тараканов», забывая о своих и что ещё хуже – не зная о своих. Считающие себя безупречными, из-за самолюбия или высокомерия, не знают и не понимат себя, а значит не могут понять других – по себе судят.
Понять «тараканов» – видоизменить их и использовать во благо, что естественно для самостоятельного человека. Свободная мысль тем и прекрасна, что она не зависит от недостатков ума и чувств.
*
Витя
Обана! Парадокс с первой минуты знакомства… И было интересно всмотреться в сию личность.
Он раскрывал свою личность настолько, чтобы возбудить мой интерес… остальное пряталось – так считал он. А мне виделось, что в его душе не было глубины и множество пустот в небольшом объёме, бесталанное лицедейство, скрывающее пустоты, и желание жить возвышенно и богато без наличия терпения, но с неудержимой жаждой спешить… спешить к своей мечте, которую кто-то должен нести ему навстречу, или которую у кого-то, любым способом, можно будет позаимствовать… если бы да кабы..
Считаю его своим другом. Мои отношения и чувства были искренние. Мы вместе пережили, поддерживая друг друга, самое сложное, переходное в жизни время: несостоявшиеся студенты, не желая сидеть на шее у родителей, отправились в самостоятельное «плавание»… найдя место для новой жизни в портовом городке Новороссийске.
Считаю его другом – он первый человек, заставивший взглянуть в нутро и покопаться в душах рядом стоящих людей… и, главное, в себе, что позволило видеть и различать разумное от чувственного, душевное от телесного.
Его кредо было – «снимать сливки» с человека до тех пор, пока он приносит пользу. Стать другом – превратиться в раба, поэтому он не делался другом, а искал себе друзей, которых превращал в «рабов»… но не надолго – до понимания его сущности.
Витя считал, что доверием надо пользоваться на всю катушку, но не домысливал, что его сущность может быть понятной.
Доверчивых может обмануть артист, а Виктор не обладал таким даром – его выражение лица или жесты рук, или напряжение тела передавали его подлинное состояние. При попытке играть – искренность была явно надуманной.
В чем он был мастак?.. Искусно мог оправдывать себя и свои поступки. Это восхищало, и я «учился» такому ремеслу и считал это достоинством человека… пока пару раз не попал впросак, от чего моя совесть возмущалась до покраснения задницы, и не пришло осознание: умение оправдываться – ценнейшая вещь на официальном или судебном уровне, но в быту и естественных человеческих взаимоотношениях – гнусная. В оправдании запах лжи, а там, где ложь, не может быть дружбы. Подтолкнуть к цели, а самому убежать, легко оправдываемый принцип – не моя задача.
Одно было непонятно. Зачем Виктор оправдывался передо мной, зная, что я не верю его доводам? После преодоления преград он обвинял меня в создании трудностей, хотя они исходили от его неуместных желаний. «Обойти – это мимо жизни, не познав ни её, ни себя», – так я понимал всякое преодоление. Скользить по обочине жизни толкают тех, кого предают, а преодоления отсеивают предателей.
Он был для меня единственным учителем или единственным, кого я признавал своим учителем, хотя эту роль он никогда передо мной не играл… просто ему не был известен из художественной литературы герой-учитель.
Дольше всего он играл в Печорина… Быть для него Грушницким, Вернером или Максимом Максимычем я не мог по своей натуре – любил людей за то, что они есть. Негодяи могли злить, но и в них находил прелесть бунтарства, за что прощал негодяйство.
Самая короткая роль Виктора – Дон Кихот… Роль Санчо Пансо была для меня смешной и неуклюжей, а первая встреченная мельница была столь прозаична, что Виктор впал в уныние… пока не возбудился остроумным Остапом Бендером. С остроумием было как-то натужно, а Шурика Балаганова из меня не получилось – «пилить» для меня было глупо…
Но были белые брюки и остроносые штиблеты, а вместо Рио набережная Цемесской бухты с белоснежными лайнерами… и девочки по пять рублей за час, которым я предпочитал пару хороших книг. Витя попробовал… он любил пробовать то, что имеет цену, был одержим страстью приценяться и оценивать…
«Мерзопакостное занятие, когда не испытываешь чувств и не соблазняешь» – я поверил ему на слово и согласен с ним до сих пор… хотя ситуация иного плана – платить не надо, а требуется выполнять «долг».
Насчёт «соблазнять» – это был очередной обман самого себя. Он не соблазнял – он учил. Его интерес к человеку исходил из того, насколько он может его научить и «научиться самому»… Хороший и полезный принцип, но не каждый хотел учиться, и Витя быстро уставал учить: ему было противно видеть и ученика… и себя.
Ежеминутная жажда превосходства над другими была столь болезненна, что в моменты, когда ему сопротивлялись, он выглядел бездушным. Я не сопротивлялся, а уходил, не соглашаясь с его доказательством превосходства, – он повисал в пустоте… и его беспомощность вызывала жалость.
А девчонок он учил… учил «вечной любовью» к себе. Но любить он не умел и не воспитывал любовь в себе, считая это чувство величиной постоянной. Возникающие вспышки влюблённости превращались во временное очарование от которого легко возникала усталость. Большие затраты энергии, пропадает очарование собой… и – разочарование в отсутствии идеала.
Он желал сильных и высоких чувств… а вместо них приходила рассеянность в сознании – он не понимал, что источник чувств он сам, а не тела, глаза или сердца женщин. Более того, в его юношеском сознании укоренилось и жило взрослое и ортодоксальное понимание: «всё даётся извне», а в себе надо всё аккумулировать.
Всякую идею Виктор обсасывал, смакуя и предвкушая яркое исполнение, расчетливо и скрупулезно. Но всё получалось не по-задуманному… и страсти гасли на втором шаге. Кто-то бы сделал – интереснее смотреть со стороны и видеть, как тебя приводят к цели…