Открой мне дверь. Выпуск № 3
Шрифт:
Подремать на солнышке или вещички собрать на всякий случай? Решил подремать вольным пока. Слышал, как кони подошли, как спешивались.
– Товарищ Волик!
«Эх-ма, товарищ! Не гражданин, и то ладно».
– Да, слушаю вас внимательно, товарищи.
– Не могли бы вы глаз открыть и выслушать немного?
«Чекисты, грузины, руки не крутят. Ладно, живите пока».
– Хорошо, что за дело ко мне?
– Товарищ Волик, вас настоятельно просят проследовать в Республиканское управление НКВД.
– Зачем?
– Не могу знать, на месте всё расскажут.
Однако на месте без объяснений затолкали в самолёт, но вежливо, и винтовку не отобрали, а только попросили упаковать в парусину и свёрток опечатали. Ещё дали фанерный ящик с продуктами и кувшин с вином. Вот это да! Так, с мандаринами прилетел в зиму. Охраняли и кормили как царскую особу. Без разносолов, но сытно и сколько хочешь.
Одна закавыка – лыжи. Утром выдали какие-то палки, пригласили на пробежку. Говорю: «Ребята, я, конечно, в книжках читал, но сам первый раз в жизни лыжи вижу». – «Ничего, – говорят, – научим». Когда Барму привезли, я уже по три километра по утрам пробегал.
Зараставшего по самые глаза жёсткой щетиной Барму нашли у золотоискателей. Он уже отсидел в лагере на Соловках, но в двадцать пятом его выпустили с поражением в правах на пятёрочку, то есть запрещено жить в больших городах, а также участвовать в выборах.
В городах Барма жить не хотел ни в каких. Справедливо рассудив, что с его биографией (служба в разведке у Шкуро) ему на Кубань хода нет, подался в Сибирь – там тоже казаки, – прибился к артели, старающейся по поиску золота. Так бы и мыл в тайге, только и там его нашли дотошные службисты. Не так вежливо, как Лаврентия, но без особых грубостей доставили в лагерь под Петроградом, то есть Ленинградом.
Скибу вытащили прям из сибирского лагеря. Сидел второй раз неизвестно за что. После первого срока вернулся домой. Станичники выбрали его в Совет. Через два года всю станицу как контрреволюционную выслали на севера, а Скибу вместе с довоенным атаманом обвинили в реставрации царских порядков и впаяли им по десятке. Старик-атаман вскоре умер, да и Скиба доходил потихоньку. Однако дней через десять в его тело, будто сплетённое из сухих мышц, стала возвращаться сила. Вместе с силой вернулись мысли о побеге. Сбежать он мог и из лагеря, только куда и к кому? Рассказы будущих соратников убедили, что единственное, чему научилась власть, – это контроль за проживающим населением. Конечно, можно было сбежать и затеряться среди крестьянских масс, строивших многочисленные заводы и фабрики, только эта жизнь всё равно была чужая. К тому же приехавший старшина-земляк вселил надежду на амнистию после выполнения особого задания. Старшина, хоть и воевал за красных с самых первых дней, но был своим и подвигами в братоубийственной войне не гордился. Гонял он нас в хвост и в гриву. Навыки боевые восстанавливал. Тело, оказывается, помнило, хотя гибкости былой и выносливости не хватало. Но это дело наживное.
Монах появился вместе с черкесками и прочей казачьей одеждой: белые бурки, белые папахи, белые башлыки. Монах смеялся, пластуна и в чёрном враг не разглядит. Старшина объяснил, чтобы начальство не нервничало: Монах монахом не был. В самом конце Мировой войны вернулся он в станицу газом травленный, ушёл от людей в плавни, стал на дальнем острове часовню строить. Рыбу ловил, свиней добывал. К свадьбе там или к какому празднику, новому или старому, осетра мог доставить такого, чтоб всем хватило.
Он и стал у нас атаманить. Это стало как-то само собой. Кому же ещё? Роду он старинного атаманского. Прапрадед привёл запорожцев на Кубань. Дед его ватагу на Балканы водил, когда там турки заправляли. В Гражданскую он ни за кого не держался.
Нейтралитет – это то, что могло объединить нашу группу. По военным делам, справедливо, всем руководил Старшина. Он же знакомил с новинками тактики, организации финской армии, оружием. Финский автомат «Суоми» произвёл впечатление, но брать его себе никто не захотел из-за большого рассеивания, а вообще в нашем деле ничего не изменилось.
Тяжёлые думы о предстоящем задании не отпускали. Для чего-то нас здесь собрали. Кормили и охраняли, одежонку кубанскую привезли, даже кинжалы кавказские. Старшина велел подогнать, но пока не надевать.
Нужно сказать, организаторы НКВД как всегда перестарались: кроме пластунов привезли ещё троих.
Одного молодого, неслужившего жителя станицы Пластуновской. Здоровенный детина, когда уполномоченный сотрудник спросил «Ты пластун?», ответил: «А як же!» – «И по плавням хомылял? – «Так я ж с Пластуновки». Ну и загремел к нам.
Второго вообще непонятно, по каким признакам к нам замели.
А вот третий, хоть не казак, а как до революции писали, из иногородних. В Империалистическую его и призвали, не в казачьи части, а в императорскую пехоту. Воевал он неплохо, и за эти заслуги зачислили его в Экспедиционный корпус Русской армии. Так он поехал за тридевять земель сражаться за Францию. В двадцатом Мировая война закончилась, а что с корпусом делать – непонятно. Отправлять героический корпус в Советскую Россию правительство Франции не хотело, для начала разоружив, окружив войсками, стало морить голодом. Может, не специально, но так получилось. В структуру войск Французской республики Русский корпус не входил, военнопленными русские тоже не являлись. Проблем у послевоенной Франции тогда хватало, а вот благодарности за спасение страны уже тогда никто из властных патриотов не испытывал. Поголодав месяца три, Георгий Клюев, или Клюв, решил добираться домой самостоятельно. Сбежав из лагеря, больше года он шёл через пять стран и через Финляндию, так и добрался до сотрудников НКВД. Помаявшись, не смогли они сделать из него шпиона, отпустили по месту довоенного жительства – прямиком в станицу Платнировскую. Так Клюв попал к нам как спец по Финляндии.
Идиллию прикончил приехавший на грузовике майор. На доклад старшины о неготовности группы коротко скомандовал: «Собирайтесь, время не терпит. Форма одежды – красноармейская, казачью держать под рукой!» Собрались, погрузились, тронулись. К вечеру подъехали к замёрзшей реке и нитке окопов.
Стрелковые ячейки соединялись изломанной линией окопов в человеческий рост.
Две большие ямы, прикрытые лапником, считались землянками.
– Откуда окопы, майор? – поинтересовался Монах.
– Комроты решил так людей согреть. Давайте все в левой землянке соберёмся для постановки задач.
– Красная армия, – продолжил майор, подождав, когда все рассядутся, – несёт большие небоевые потери. Есть подозрение, что против нас действуют местные жители, а с ними Красная армия воевать не может. Но если группа советских патриотов добровольно… – Тут кто-то закряхтел. – Повторяю, добровольно, по своей инициативе, решила обезопасить прифронтовую полосу, это совсем другое дело. Как там, – он ткнул пальцем куда-то вверх, – потом разбираться будут, вас не касается. Всем, репрессированным советской властью, гарантируется полная очистка и реабилитация.