Открыть ящик Скиннера

Слейтер Лорин

Из первых двадцати пациентов семеро, по сообщению Мониша, излечились полностью; в семи случаях был достигнут частичный успех и шести больным помочь не удалось. Получается, что примерно в семидесяти процентах случаев имела место выраженная ремиссия у давно страдающих неизлечимыми психическими заболеваниями людей; при этом не было сообщений о нежелательных побочных эффектах. Ученые, занимающиеся психохирургией, высказывают сомнения в таких результатах, подчеркивая, что отсутствие длительного наблюдения обесценивает эти ранние данные. Они также отмечают, что утверждение, будто после операции у больных увеличивался коэффициент интеллекта, значит мало, поскольку тесты интеллекта нечувствительны к тем нарушениям мозговой деятельности, которые являются следствием лоботомии. Эта критика, несомненно, обоснована. Тем не менее нельзя считать Мониша и его последователей жестокими чудовищами: ведь среди

их пациентов было много таких, чье самочувствие и поведение резко улучшились; эти результаты требуют, чтобы мы отнеслись к психохирургии как к полезному методу в контексте эпохи, когда торазин или прозак еще не появились.

Статью о своем методе Мониш опубликовал в «Америкен джорнал оф Сайкаэтри» в 1937 году, и путь лоботомии в Соединенные Штаты был открыт. Двое хирургов, Уолтер Фримен и Джеймс Уаттс, начали применять ее по эту сторону океана. Они разработали технику, получившую название трансорбитальной лоботомии: острый инструмент вводился над глазным яблоком и рассекал тонкую кость глазницы. Основное различие между этой процедурой и той, которую применял Мониш, заключалось в методе проникновения в мозг. Мониш сверлил отверстия в лобной кости, а Фримен и Уаттс предпочитали более легкий доступ, вводя скальпель над или под открытыми глазами пациента.

Как бы ужасно ни звучало описание такой операции, Фримен и Уаттс получали результаты, сходные с результатами Мониша, если ограничивались пациентами, страдавшими от тревожности и депрессии. Фримен сообщает о женщине из Топеки, Канзас, пребывавшей в состоянии постоянного возбуждения и сделавшей выбор в пользу операции, чтобы не оказаться в психиатрической клинике. Как и в случае с госпожой М., ее накануне остригли, хоть она и оплакивала свои кудри, а утром привезли в операционную с головой гладкой и розовой, как попка младенца. Фримен и Уаттс провели лоботомию, зашили кожу, и женщина, еще лежа на столе, с благоговением сообщила, что все мучившие ее страхи исчезли.

Ф р и м е н . Вы счастливы?

П а ц и е н т к а . Да.

Ф р и м е н . Вы помните, какой возбужденной были, когда попали сюда?

П а ц и е н т к а . Да, ужасно возбужденной, не так ли?

Ф р и м е н . О чем вы тревожились?

П а ц и е н т к а . Не знаю. Похоже, я забыла. Теперь это не кажется важным.

Фримен писал, что были получены необыкновенные результаты: «Здравый смысл и умение оценивать ситуацию явно не уменьшились, а способность получать удовольствие от внешних обстоятельств, несомненно, увеличилась». За последующие шесть недель двое хирургов провели еще пять операций и обнаружили, что все пациенты, страдавшие от беспокойства, плохих предчувствий, бессонницы, нервного напряжения, избавились от тревожности.

Конечно, имелись и отрицательные последствия. Припадки. Смерти. Кровоизлияния. Лезвие, оставшееся в мозгу. Послеоперационные инфекции. Рецидивы. Неустойчивые результаты. Мониш описывал женщину, которая через четыре дня после операции начала выкрикивать непристойности и петь. Другие пациенты впадали в детство — прижимали к себе плюшевых мишек и послушно выполняли распоряжения. Фримен писал: «Из перенесших лоботомию пациентов получаются хорошие граждане»; от этих слов веет холодом, но по сути они не отличаются от того, что вызывает критику современных психотропных препаратов. Среди множества важнейших вопросов был и такой: не ведет ли лоботомия к утрате «жизненной искры»? Большинство подвергшихся операции не цеплялись за игрушки и не выкрикивали непристойностей или по крайней мере делали это недолго, однако наблюдались и непреходящие последствия: многие из них становились менее яркими, как будто они перестали быть самими собой, превратившись в черно-белые ксерокопии, не способные воспроизвести оттенки их личностей.

Впрочем, можно кое-что сказать и в пользу утраты яркости: искра, если она горит чересчур горячо, может обжечь. Один из подвергшихся лоботомии психиатров смог открыть собственную психиатрическую клинику. Другой пациент создал чрезвычайно прибыльный бизнес и управлял собственным самолетом. Так кто может вынести окончательный вердикт? Значение лоботомии не в том, чего с ее помощью удавалось или не удавалось достичь, а в привлечении внимания к медицинской этике: что собой представляет информированное согласие? Этично ли заменять одну форму органической дисфункции мозга на другую? Оправдано ли вмешательство, при котором разрушается здоровая ткань человеческого тела? Не следует ли уважать внутреннюю святость мозга? Не превратятся ли хирурги (и не случилось ли это уже) в длинную руку закона? Есть

какая-то ирония в том, что опасения по поводу операции, которая могла лишить человека души, погасить искру, приводят нас в горнило сомнений о том, чего мы готовы лишиться и на насколько сложное лечение будем согласны.

Пресса, никогда особенно не задумывавшаяся о сложностях, подхватила новость и стала рекламировать лоботомию. В 1948 году «Нью-Йорк таймс» писала:

Хирургия для душевнобольных: сообщается об излечении от навязчивых идей. По отзывам, новая техника помогла 65% страдающих психическими заболеваниями, к которым она была применена в качестве последнего средства, однако некоторые ведущие специалисты в области неврологии высказывают большие сомнения.

«Харперс» в 1941 году называл лоботомию революционной техникой. К нему присоединялась «Сэтеди ивнинг пост». Стали появляться свидетельства пациентов, похожие на те, что мы читаем и сегодня: наполовину реклама, наполовину размышления. Один из таких пациентов, Гарри Даннекер, в 1945 году написал статью «Меня излечила психохирургия» для «Коронет мэгэзин». Он описывал свое состояние до операции как безнадежное стремление к самоубийству, когда у него не осталось ничего, ради чего стоило бы жить; после лоботомии он покинул «ужасную темницу больного разума». Гарри Даннекер с гордо поднятой головой окунулся в автомеханический бизнес, где, по его словам, достиг значительных успехов. В своей статье он пишет: «Моя цель проста: воодушевить и придать мужества тем читателям, кто страдает теми же нарушениями, что были у меня, или чьих друзей преследуют мучительные навязчивые идеи».

Почему же тогда мы продолжаем считать лоботомию чистым злом? Ее пороки очевидны: судорожные припадки возникали почти в 30% случаев, а ее американский апостол Фримен, знаменитый ковбой-хирург с высоко поднятым скальпелем, даже не заботился о том, чтобы стерилизовать инструменты или накрывать пациента простыней перед десятиминутной операцией по рассечению нервных волокон. Фримен много сделал для того, чтобы скомпрометировать лоботомию: подобно современным врачам, назначающим антидепрессанты как средство от любого заболевания, он оперировал всех пациентов подряд, хотя потом и проявлял к ним определенное внимание — посылал рождественские поздравления и навещал, путешествуя в грузовике по всей стране.

Несмотря на сообщения о неудачных исходах, несмотря на близорукий подход Фримена, видевшего в скальпеле универсальное лекарство, не приходится сомневаться, что психохирургия помогла многим людям. Образованная в 1970 году комиссия конгресса, имевшая целью законодательно запретить лоботомию, обнаружила, к собственному удивлению, что психохирургия — вполне узаконенная процедура, имеющая «значительную терапевтическую ценность для лечения определенных заболеваний или для облегчения определенных симптомов». Комиссия пошла даже дальше и заявила, что психохирургия — «потенциально благотворный метод лечения». Эллиот Валенстайн, один из самых убежденных критиков лоботомии, пишет: «После лоботомии многие из страдающих тревожностью пациентов испытали выраженное облегчение, избавившись от наиболее мучительных симптомов. В самых лучших случаях наступала нормализация поведения».

Почему же все-таки лоботомия попала в мусорную корзину истории, осталась долгой страшной фазой в развитии соматических методов лечения, опасным отклонением? Может быть, мы так смотрим на лоботомию из-за своего мозга. Может быть, мы запрограммированы на то, чтобы предпочитать черно-белую схему серой. Может быть, мы никогда не преодолеем наивную веру в то, что если один объект плох, то другой обязательно окажется хорош. Мы находим удовольствие в поляризации, в том, чтобы вещи на противоположных концах оси непременно были ясными и, казалось бы, окончательно определенными. Поэтому ради признания общей благотворности современных психиатрических методов лечения мы подчеркиваем варварство того, чем они когда-то были. Тьма и свет. Тогда мы не знали, что делаем, но теперь-то знаем. Мы говорим так, глотая таблетки прозака, глотая таблетки риталина, играя с гормонами и надеясь, что эстроген сделает нас счастливыми. Однако действительно ли наши современные лекарства так уж отличаются от своих прежних собратьев? Лоботомию особенно критиковали за отсутствие специфичности. Хирурги сверлили отверстия, совали в них острые инструменты и рассекали неподатливую ткань сновидений и мысли, не зная, что рассекают. Смутные идеи у них, конечно, были — кое-что насчет таламуса и передних долей, эмоций и интеллекта, но они не представляли себе, какой подлесок в мозгу на самом деле выкорчевывают.