Открытая книга
Шрифт:
Не обращая ни малейшего внимания на скульпторов, ошалевших, когда, сильно топнув ногой, «натура» слезла с помоста, дед взволнованно прошелся по комнате и спросил:
– Почему завтра? Поедем сейчас.
– Сейчас нельзя. Мне назначили завтра.
– Хорошо, пускай завтра. К президенту? Очень хорошо! Превосходно! Мы им покажем тару!
Объединенная комиссия Академии наук и наркомата явилась через два дня – небольшая, но солидная, поскольку одним из ее членов был заместитель народного комиссара. Несколько дней тому назад я приглашала
– Похоже, что придется серьезно отнестись к вашему предложению, – улыбаясь, сказал он, когда мы с Рубакиным встретили их в вестибюле.
Впервые наши доводы, поневоле приобретавшие в кабинетах Наркомздрава отвлеченный характер, предстали перед этими людьми в своем вещественном выражении. Мы объяснили им действие аппарата для очистки фагов, предложили осмотреть сложные установки, которые были смонтированы нашими руками. Второй член комиссии, хозяйственник, спросил меня, можно ли разобрать установки. Я ответила, что можно, но это будет равносильно их полному уничтожению.
Потом комиссия уехала, и началось ожидание.
Агния Петровна позвонила из дому, позвала обедать; я не пошла, хотя работа все равно валилась из рук. Виктор подошел с каким-то вопросом; я выслушала его и не поняла ни слова. Сотрудники из других отделов ежеминутно заходили в лабораторию, и я, наконец, заперлась: надоело судить да рядить о том, что больше не зависело от наших желаний.
Кажется, мы сделали все, что нужно было, а между тем, шагая из угла в угол, я с каким-то виноватым видом поглядывала на свои приборы.
Андрей позвонил: «Как дела?» – и я сказала, что плохо.
– Ответа нет. Передача должна состояться сегодня.
– Так что могут прийти и передать?
– Вот именно.
Андрей помолчал.
– А ты их не пускай. Запри дверь и притворись спящей.
– Ох, хоть ты пощади, – сказала я с тоской. – Честное слово, не до шуток.
Он пробормотал что-то вроде: «Ну, ладно, сейчас», – и повесил трубку.
Вероятно, это было самовнушение, но каждые четверть часа я ловила себя на том, что стою у окна, уставясь на пустые рыбтрестовские бочки, которые по-прежнему с каким-то ожидающим видом стояли на институтском дворе. Надеялась ли я в глубине души, что эта тара исчезнет, если я стану так упорно смотреть на нее? Не знаю. Тара не исчезала, и ответа не было, хотя хозяйственник, которому я позвонила в Наркомздрав, обещал, что комиссия ровно через час представит свои соображения наркому.
В дверь постучали, и вошел, к моему изумлению, Андрей – спокойный, свежевыбритый, веселый, с туго набитым портфелем, который он осторожно поставил на стол, как будто в этом стареньком портфеле находилось то, что, безусловно, могло помочь нашей «обороне».
– Вот видишь, даже и не спрашиваешь, – с досадой сказал он. – Я же тебе сказал: запрись и никого не пускай.
– Андрей, полно дурачиться. Лучше посоветовал бы, что делать?
Он задумчиво поцеловал меня.
– А есть надежда, что нарком
– Конечно, есть.
– Значит, главное – выиграть время?
Я не успела ответить. В дверь постучали, и на пороге появился Кочергин – бравый, воинственный, с торчащими усами, но несколько смущенный, – очевидно, не был вполне убежден, что наука должна помогать промышленности, тем более что вследствие этой идеи он лишался целой трети подвластной ему территории.
– Разрешите приступить, Татьяна Петровна?
Я закричала:
– Нет, не разрешаю!
– Виноват… Но Валентин Сергеич… Я понимаю, конечно, что вы волнуетесь. Но Валентин Сергеич лично позвонил мне…
– Лично он никак не мог позвонить, – сказал Андрей.
– То есть как это не мог-с?
– Очень просто. Это не в его стиле.
Уж не знаю, действительно ли солгал Кочергин или слово «стиль» произвело на него такое сильное впечатление, что он онемел, выставив усы и хлопая глазами.
– Виноват… С кем имею честь? – спросил он, хотя превосходно знал, с кем имеет честь, потому что Андрей часто заезжал за мной после работы. – Насколько мне известно – супруг-с?
– Да, супруг.
– Стало быть, не имеете прямого отношения?
– Ну, это как сказать! Вот вы, например, женаты?
– Да-с.
– А дети? Есть дети?
– Позвольте, при чем тут дети?
– То есть как это при чем дети? Если у вас есть дети, следовательно, вы имеете к своей жене отнюдь не косвенное, а самое прямое отношение. Почему же вы отказываете в этом мне? На каком основании, черт побери, – сквозь зубы спросил он, подступая к завхозу, – вы требуете, чтобы мы с женой находились не в прямых, а в косвенных отношениях?
Бог весть что почудилось Кочергину в этих обвинениях, – очевидно, нечто политическое, потому что он сильно побледнел и прежде бодро торчавшие усы как-то повисли.
– Да я, собственно, ничего, – пробормотал он. – Я – что же! Но Валентин Сергеич звонил, в этом я вас клятвенно заверяю…
Мы неодобрительно помолчали, и Кочергин откашлялся и вышел.
Пока Андрей, хватаясь за живот от смеха, валялся на диване, я снова позвонила в Наркомздрав.
– Заместитель наркома на докладе, – беспечно ответила секретарша, и снова тоже беспечно: – На докладе.
– Андрей, перестань, тебе станет дурно.
– Ох, да. Уже тошнит. Ну и болван!
– Но что же делать?
– Что делать? Где ключ?
Я достала ключ.
– Так. – Он запер дверь. – И так. – Он взялся за край письменного стола и одним махом подвинул его к двери. – Ну-ка, помоги!
– Андрей!
– Давай, давай! Потом будешь разговаривать. Сама говоришь, главное – выиграть время.
У него были сумасшедшие, широко открытые глаза, и я немного испугалась, когда, выстроив у двери баррикаду, в которую вслед за столом вошла вертящаяся этажерка и маленький, но очень тяжелый несгораемый шкаф, он крупными шагами прошелся по разгромленному кабинету.