Открытая педагогика

Фильштинский Вениамин Михайлович

Позволю себе отметить, что иногда, особенно, когда дело подходило уже к концу второго курса, или на третьем, на четвертом курсах, эти ритуальные задания несколько формализовались, становились чуть-чуть дежурными, чуть-чуть пустоватыми, лихими внешне, но холодными по существу. Тут, как мне тогда казалось, надо было как-то эти ритуальные упражнения корректировать, менять задания, освежать подход к ним, но А.И. был упрям в верности этим ритуалам в их классической форме. Тем не менее, повторю, в целом это было очень мощное средство воспитания в студентах творческого начала, необычайно эффективное в руках А. И. Кацмана.

Воспитание общей артистичности студентов проводилось им очень сильно. Она воспитывалась, прежде всего, артистичностью самого Мастера. Он во всем был артистичен. Мне доставляло удовольствие просто на него смотреть. Это был изящный человек, очень элегантный, может быть, даже отчасти фат, то есть свою манерность культивирующий. Игра была в его природе: любил играть на уроке, немного играл и в жизни. А.И. был красивым

человеком: стройный, моложавый. Он хорошо одевался. Разнообразно и стильно. Почти на каждом уроке он появлялся, меняя изысканные свитера, брюки, пуловеры, шарфы. Красный шарф, замотанный вокруг шеи и свисающий вниз, особенно «стреляющий», когда А.И. выходил на площадку показывать, — этот шарф, я думаю, многим запомнился. Во время урока я часто, каюсь, смотрел не на студентов, а направо (я сидел слева от А.И.). И вот с удовольствием бросаешь взгляд направо: на то, как он смотрит, на то, как слушает, как улыбается, на то, как он возмущается… Ну и, конечно, когда он шел что-то показывать, любуешься его видом, художественностью его облика.

А.И. часто копировали, и сейчас, вспоминая его, копируют — характерную дикцию, характерные интонации, характерную вспыльчивость. Это многим удается, и всегда бывает смешно. Я думаю, это не случайно, ведь скопировать можно только художественную, острую, своеобразную натуру… А вот фотографии, к сожалению, не передают обаяния А.И. На фотографиях — застывшее лицо, а его нужно было воспринимать в динамике, вместе с фигурой, жестами, голосом…

Теперь рискну коснуться сути методики и педагогики А. И. Кацмана. Может быть, в чем-то я буду слишком субъективен — ну, что ж…

Сначала немного о первом курсе «в исполнении» Кацмана.

А.И. вел первый курс очень интересно, своеобразно, увлекая студентов своими творческими постулатами, погружал их в коренные проблемы актерской профессии. Тут главным для А.И. было физическое действие — по Станиславскому. Как известно, последние открытия Станиславского связаны с тем, что физическое действие может стать основой действенного процесса, поскольку оно «вытаскивает» психику. Психические процессы тонки, изменчивы, трудно воспроизводимы, но так как они на сцене (и в жизни) тесно связаны с вполне осязаемыми физическими, то Станиславский советовал прибегнуть к их помощи; так, физические действия стали доминантой в его методике действенного анализа роли. А.И. тоже был уверен в доминантности физической жизни актера на сцене. Это он постоянно декларировал, за это страстно боролся, порой, как мне тогда казалось, излишне обожествляя «метод физических действий». Уже на одном из первых занятий он требовал: изучайте физические процессы. И потом неоднократно, работая над этюдами, повторял на первом курсе следующие важные для него вещи: «Физическое действие и есть драматургия этюда. Драматургия должна быть в самом физическом действии, а не в литературном сюжете… /…/ Физическое действие — это основа. Нужно брать простое физическое действие, а уж потом превращать его — через обстоятельства, через событие — в психофизическое».

Вот пример из практики А.И. Студент делал этюд «Посылка». Получил он посылку на почте, принес домой, стал с нетерпением вскрывать… С какой тщательностью А.И. добивался точной логики простых физических действий! Студент обязан был подробно исследовать процесс: как нужно освободить стол от книг, как отодвинуть скатерть, как ставится на стол эта посылка, с какой стороны нож подковыривает верхнюю крышку, как надо держать эту крышку, открывая, чтобы руку не расцарапать гвоздями, как надо разворачивать продукты, упакованные в бумагу и т. д.

А.И. неоднократно напоминал, что настоящий актер — это, прежде всего, мастер физических действий… Иногда, сидя рядом с А.И., я чувствовал себя еретиком: почему, собственно, артист — мастер именно физических действий? Почему не психофизических? Ведь они — искомые… Правда, Станиславский оговаривал, что под простыми физическими действиями следует понимать «элементарно психологические…» Однако когда постоянно звучало «мастер физических действий» — формула вызывала у меня сомнения. Ощущение примата физических действий (если оно существенно) — его ведь тогда развивать надо и трансформировать в новых условиях второго курса, третьего курса, четвертого курса… А у нас, мне казалось, оно постепенно угасало. И преемственности в ощущении преимущества физических действий над прочими в динамике по курсам, мне кажется, не было…

Возникали иногда у нас и прямые споры с Мастером. Помню — это было уже на втором курсе, где-то в ноябре 1988 года, когда вовсю уже делались отрывки. А.И. как-то в очередной раз взволнованно заявил, что может существовать тренинг только физических действий, другого тренинга быть не может, только на «память физических действий». (Важное слово «ощущение» он не прибавлял, забывал почему-то прибавлять. А мы ведь говорим, вслед за Станиславским: «Тренинг: упражнение на память физических действий и ощущений».) Итак, он повторил: «Может быть тренинг только и исключительно на память физических действий». Я попытался как-то в этом усомниться, мол, возможен, наверно, и более комплексный тренинг, но он, если уж что-то утверждал, то до конца, если уж чему-то поклонялся, то не допускал сомнений. И вот прямо на уроке у нас возникает спор. Он говорит: «Пожалуйста, вот я пью чай». И играет, как он пьет чай (играет очень хорошо!). «Это и есть тренинг.

А вот теперь я пью чай, но думаю о своей машине. Это уже другое. Хорошо я это делаю или плохо — неизвестно. Это не проверить. А, значит, это не тренинг, и это бесполезно». Я говорю ему: «А.И., второй раз вы фальшиво сыграли». Он говорит: «Докажите. Вот пью чай, а думать могу о чем угодно, и меня не проверишь». Я действительно в тот момент доказательств не нашел, хотя все же чувствовал, что если конкретны обстоятельства, то верный внутренний текст, нефальшивый, всегда прорвется в характере физического действия, в глазах, в позывах тела. Мысленно я рассуждал так: если метод физических действий основан на связи физического и психического, то и в сложном действии организм должен откликнуться на обстоятельства зримо, то есть физически. Так что, строго говоря, понять то, чем человек занят но существу, учитывая характер выполнения им физических действий, можно. Другое дело, как целесообразно тренироваться, может быть (и тогда прав А.И.), тренировать нужно только простое «питье чая»… Хотя и тут можно спорить. Тренинг — это совершенствование мастерства. Но ведь «думанье» — это тоже мастерство. Тем более — «думанье» плюс «чай» — мастерство. Значит, это можно тренировать, иначе как же тренировать важные связи физического действия и внутреннего объекта?..

…Вообще, вопрос о физических действиях продолжает оставаться, мне кажется, по-прежнему существенной педагогической проблемой. Например, физические действия в процессе перехода от упражнения к этюду… или, что может быть важней, — физические действия в работе над спектаклем, то есть так называемый «метод физических действий», метод этюдных импровизаций. Часто ли он применяется на практике?.. Как применяется?..

Тогда же на втором курсе, на одном из уроков, был еще один интересный момент, связанный с местом физических действий в нашей методике. Студенты показывали «пробу» из рассказа Тургенева «Бирюк«…Лесник захватывает в лесу ночью во время дождя крестьянина, рубившего дерево, и приводит его к себе в избу, то есть фактически арестовывает его.

Сперва студенты разыграли эпизод, где Бирюк — так зовут лес-пика — ловит мужика в лесу. Тут А.И. справедливо ругал студента («мужика») за то, что тот неверно держит топор и рубит дерево, не чувствует дождя и т. д. Здесь он пока не ставил перед студентом вопросов психологического свойства: зачем он рубит, с какой целью совершает воровство, куда понесет это дерево и т. п. Тут для того, чтобы впоследствии прийти к правде жизни, было необходимо (во всяком случае, в нервом приближении) добиться правдивости простых физических действий. Если правдиво будешь рубить, если почувствуешь себя под дождем, если будешь усталым к ночи, то тогда можно двигаться дальше. Здесь точное воспроизведение физической жизни рефлекторно приведет к жизни психической (повторяю — в первом приближении). Но вот второй эпизод рассказа — в избе. В ней собираются вместе Бирюк, мужик и новое лицо — охотник, который оказался в избе в это время. А.И. справедливо выругал студентов за то, что у них неверное самочувствие после дождя, за неточную логику во время еды и т. д. Они исправили ошибки, стали все делать лучше, но, как и прежде, правда жизни не возникала. Почему? Потому, мне кажется, что все внимание студентов было сосредоточено на одних физических действиях, которые, видимо, бессильны были вытащить правду, ибо правда здесь не только в физическом поведении героев, но и в другом: в первую очередь, в реальном ощущении последствий браконьерской порубки, то есть в точном ощущении, в силе воздействия воображаемых объектов (голодные дети, тюрьма, дети умирают и т. д.), в общем реальном ощущении предлагаемых обстоятельств, происходящего события. Значит, физическое действие, — подумал я, — это подспорье, хорошее подспорье для организации живой жизни, но все-таки всего лишь подспорье, а не панацея от всякой лжи и не волшебный ключик, которым открываются все тайны живой жизни на сцене… Тут мне могут сказать: вы сами себе противоречите, потому что ранее утверждали, что питье чая и мысли о машине при естественной жизни как бы связаны, а здесь, что еда и мысли о тюрьме не связаны. Актеры правильно едят, у них верное физическое самочувствие после дождя, а жизнь не возникает. Но это противоречие мнимое. На самом деле, конечно, все связано, но нужно одновременно ставить вопрос и о физической стороне дела, и о психической. Тогда физическая жизнь поможет психической. А психическая жизнь физическую сделает более выразительной, более, так сказать, ощутительной, острой. Во всяком случае, уверен, что разрыв или противопоставление физической и психической жизни или выпячивание физических действий и физической жизни не полезны. Считать физическую жизнь (безусловно, лидирующую в методике обучения) панацеей от всех бед нельзя.

Другой аспект проблемы физических действий. И еще один пример из занятий второго курса. Мы работали над отрывком из «Подростка» Достоевского. С того момента, когда Аркадий вбегает в квартиру князя, вбегает возбужденный, оскорбленный, взволнованный. Дело в том, что он находится к этому времени в странных отношениях с князем — в отношениях дружбы-соперничества, дружбы-подозрения. А тут еще его вывалили из саней, и ему пришлось гнаться за князем на другом извозчике. Оскорбленный пренебрежением князя, через несколько минут после того, как князь вошел в квартиру, к нему вбегает Аркадий. У Достоевского подробно описано, как он взбегает но лестнице, как он вспотел в своей тяжелой шубе, как тяжело дышит и т. д.