Открытие Индии

Неру Джавахарлал

Некоторые из нас были обеспокоены и угнетены этими новыми обстоятельствами, ибо действие не имело смысла, если оно не было эффективным действием, всякое же эффективное действие неизбежно оказалось бы помехой военным усилиям в то время, когда Индия сама находилась под угрозой вторжения. Общий подход Ганди, повидимому, также не учитывал важных международных соображений и казался основанным на узком национализме. На протяжении трех лет войны мы сознательно придерживались политики, состоявшей в том, чтобы не создавать затруднений властям, и те действия, к которым мы прибегали, носили характер символического протеста. Этот символический протест принял гигантские масштабы в 1940—1941 годах, когда тридцать тысяч наших виднейших работников, мужчин и женщин, были брошены в тюрьмы. Но даже это добровольное обречение на заключение в тюрьму было делом отдельных, специально на это выделенных лиц и не должно , было вызывать каких бы то ни было массовых беспорядков и прямого вмешательства в деятельность правительственного аппарата. Повторить это было невозможно, а если бы мы предприняли что-то другое, это должно было носить иной характер и быть более эффективным. Могли ли эти действия не помешать ведению войны, которая приблизилась к границам Индии, и не поощрять противника?

Таковы были очевидные трудности, и мы подробно обсуждали их с Ганди, не навязывая друг другу своих принципов. Трудности были реальным фактом, и любой образ действий, так же как и бездействие, казались

сопряженными с риском и опасностями. Задача заключалась в том, чтобы взвесить их и вы'брать наименьшее из зол. В результате наших споров прояснилось многое из того, что было расплывчатым и туманным, и Ганди принял .в расчет многие международные факторы, на которые мы обратили его внимание. Его последующие статьи носили уже иной характер, и сам он подчеркивал эти международные соображения и рассматривал проблемы Индии в более широком аспекте. Однако в основе его позиция осталась прежняя: он выступал против пассивного подчинения деспотической и репрессивной английской политике в Индии и горячо желал предпринять что-то, чтобы бросить вызов этой политике. Подчинение, по его словам, привело бы к тому, что дух Индии оказался бы сломленным, и какие бы формы ни приняла война, каков бы ни был ее исход, индийский народ вел бы себя холопски и достижение свободы отодвинулось бы на длительное время. Это означало бы также подчинение захватчику вместо продолжения сопротивления ему, невзирая на временное военное поражение или отступление. Это означало бы полную деморализацию нашего народа, который утратил бы всю свою силу, обретенную им за четверть века неустанной борьбы за свободу. Это означало бы, что мир забыл требование Индии об освобождении и послевоенное урегулирование определялось бы старыми империалистическими устремлениями и целями. Он страстно желал освобождения Индии, но Индия была для него чем-то большим, чем его любимая родина. Она была символом всех колониальных и эксплуатируемых народов мира, пробным камнем, на котором проверялась мировая политика. Если бы Индия осталась несвободной, то и другие колониальные страны и угнетенные народы остались бы в своем нынешнем порабощенном состоянии, и тогда оказалось бы, что война велась напрасно. Необходимо было изменить моральную основу войны. Армии, флоты и авиация действовали в своих соответствующих областях и могли добиться победы с помощью более совершенных методов насилия, но к чему привела бы эта победа? И даже в вооруженной борьбе необходима моральная опора; разве не говорил Наполеон, что на войне дух втрое важнее физической силы? Если бы сотни миллионов угнетенных и эксплуатируемых людей во всем мире знали и верили, что эта война действительно ведется ради их освобождения, это явилось бы моральным фактором огромного значения даже с узкой точки зрения чисто военных интересов; еще большее значение это имело бы, когда наступит мир. Уже самый факт, что в судьбах войны наступил кризис, требовал изменения взглядов и политики, дабы превратить миллионы подавленных, охваченных сомнением людей в горящих энтузиазмом борцов. Если бы такое чудо совершилось, вся военная мощь держав оси не смогла бы их спасти, и разгром их был бы неизбежен. Много людей в странах оси было бы подвержено влиянию этого мощного мирового подъема.

В Индии лучше всего было претворить эту угрюмую пассивность народа в дух неповиновения и сопротивления. Хотя это неповиновение на первых порах обратилось бы против деспотических приказов английских властей, оно могло быть превращено в сопротивление вторгшемуся противнику. Покорность и раболепство по отношению к одному означали бы точно такую же позицию и по отношению к другому, а это повлекло бы за собой унижение и деградацию.

Все эти доводы были нам знакомы. Мы признавали их и сами часто ими пользовались. Но трагедия заключалась в том, что политика английского правительства мешала совершиться этому чуду. Все наши попытки хотя бы временно разрешить индийскую проблему в ходе войны потерпели неудачу, а все наши требования провозгласить цели, во имя которых ведется война, были отвергнуты. Было несомненно, что любые новые попытки такого рода точно так же окончатся неудачей. Что же оставалось? Если суждено было возникнуть конфликту, сколь бы он ни был оправдан по моральным и иным соображениям, можно было не сомневаться, что он серьезно затруднит военные усилия в Индии в то самое время, когда опасность вторжения была весьма значительной. От этого факта никуда нельзя было уйти. Но, как это ни странно, именно эта опасность вызвала кризис в нашем сознании, ибо мы не могли оставаться праздными зрителями, видя, как неумело управляют нашей страной и губят ее люди, которых мы считали некомпетентными и совершенно неспособными взять на себя руководство народным сопротивлением, которого требовали обстоятельства. Вся наша сдерживаемая страсть и энергия искали какого-то выхода, какого-то проявления в действии.

Ганди старел, ему было уже за семьдесят, и долгая жизнь, заполненная непрестанной деятельностью и тяжелым трудом, как физическим, так и умственным, подорвала его силы; но он был еще достаточно энергичен и считал, что труд всей его жизни окажется напрасным, если он теперь покорится обстоятельствам и ничего не предпримет в защиту того, что было ему всего дороже. Его жажда свободы для Индии и всех других эксплуатируемых стран и народов оказалась сильнее даже его горячей приверженности принципу ненасилия. Несколько ранее он скрепя сердце неохотно дал согласие на то, чтобы Конгресс не придерживался этой политики в отношении обороны и функций государства при чрезвычайных обстоятельствах, но сам он держался в стороне от всего этого. Он понимал, что его половинчатая позиция в этом вопросе может помешать достижению соглашения с Англией и Объединенными нациями. Поэтому он пошел дальше и сам внес в Конгресс резолюцию, которая гласила, что первейшей обязанностью временного правительства свободной Индии будет мобилизация всех ее огромных ресурсов для борьбы за свободу, против агрессии и полное сотрудничество с Объединенными нациями в обороне Индии, с использованием для этого всех имеющихся в его распоряжении вооруженных и других сил. Ему нелегко было связать себя подобным обязательством, но он проглотил горькую пилюлю, настолько сильно было его желание достигнуть какого-либо соглашения, которое позволило бы Индии сопротивляться агрессору в качестве свободного государства.

Многие теоретические и иные разногласия, часто разделявшие некоторых из нас с Ганди, исчезли, но все еще оставалось одно главное затруднение: всякое действие с нашей стороны неизбежно явилось бы помехой военным усилиям. К нашему удивлению, Ганди все еще упорно верил.в возможность соглашения с английским правительством и заявлял, что он приложит все усилия, чтобы попытаться достигнуть такого соглашения. Поэтому, хотя он много говорил о необходимости действия, он никак его не определил и не говорил о том, что именно он намерен предпринять.

Пока мы предавались сомнениям и спорам, настроение народа изменилось, и угрюмая пассивность уступиламесто возбуж-дснню и надежде. События не ждали решений или резолюций Конгресса. Высказывания Ганди дали им толчок, и теперь они двигались вперед уже сами, стихийно. Было ясно, что Ганди — прав ли он был или нет — выразил господствующее настроение народа. В этом настроении был оттенок отчаяния, эмоциональный порыв, который отодвигает на второе место логику, рассуждения и хладнокровную оценку возможных последствий того или иного действия. На эти последствия мы не закрывали глаза, отдавая себе отчет в том,

что независимо от успехов этих действий цена в человеческих страданиях будет высокой. Однако цена, которую приходилось уплачивать изо дня в день душевными муками, тоже была высокой, и не было никакой надежды на избавление от этих мук. Лучше было броситься в неведомые пучины деятельности, что-то предпринимать, чем быть покорной игрушкой в руках злой судьбы. Это не был подход политика, это был подход народа, пришедшего в отчаяние и ие считающегося с последствиями, и все же налицо было постоянное обращение к рассудку, попытка согласовать противоречивые эмоции, найти какую-то последовательность во врожденной непоследовательности человеческого характера. Война обещала быть затяжной, она должна была продлиться еще много лет. В ходе ее было немало катастроф, и, повидимому, предстояли новые катастрофы, но война все равно будет продолжаться, пока она не укротит и не истощит страсти, которые ее породили и которые она сама пробудила. На этот раз не будет полупобед, которые часто бывают мучительнее поражений. Война приняла нежелательный оборот не только с точки зрения развития военных операций, но в еще большей степени — с точки зрения тех основных целей, во имя которых она будто бы велась. Быть может, действия, которые мы могли предпринять, заставят обратить внимание на этот последний недостаток и направят события по новому, более обещающему пути. И даже если в настоящее время они не приносят успеха, в дальнейшем они могут послужить этой освободительной цели и тем самым содействовать оказанию в будущем могучей поддержки военным действиям.

Если гнев народа усиливался, то усиливался и гнев правительства. Для этого не требовалось никакого эмоционального или иного стимула, ибо это было его нормальное состояние духа и обычный образ действий, свойственный чужеземным властителям, оккупирующим порабощенную страну. Они, видимо, радовались этой возможности сокрушить раз и навсегда, как они думали, все силы в стране, осмеливавшиеся противиться их воле; и они соответствующим образом готовились к этому.

События развивались, но, как ни странно, Ганди, который так много говорил о необходимости действовать, чтобы отстоять честь Индии и утвердить ее право на свободу и активное участие в качестве свободного государства в борьбе против агрессии, ничего не говорил о том, какой характер должны носить эти действия. Они должны были, разумеется, быть мирными — но все же какими? Он начал делать больший упор на возможности соглашения с английским правительством, подчеркивая свое намерение вновь обратиться к нему и приложить все старания,чтобы найти выход из создавшегося положения. В своей заключительной речи на заседании Исполнительного комитета Конгресса он выразил горячее желание добиться соглашения и решимость обратиться с этой целью к вице-королю. Ни публично, ни в частных беседах во время заседаний Рабочего комитета Конгресса он не обронил даже намека на то, какого рода действия он имел в виду. Лишь однажды он сообщил в частной беседе, что в случае провала всех переговоров он призовет прибегнуть к той или иной форме несотрудничества и провести в знак протеста однодневный хартал, то есть прекратить всякую работу в стране, нечто вроде однодневной всеобщей забастовки, символизирующей общенациональный протест. Однако и это разъяснение было довольно неопределенно. Он не вдавался ни в какие детали, ибо не желал разрабатывать какие-либо дальнейшие планы до тех пор, пока не осуществит своей попытки достигнуть соглашения. Таким образом, ни он, ни Рабочий комитет Конгресса не давали каких-либо руководящих указаний, ни открытых, ни секретных, помимо того, что они призывали народ быть готовым ко всему и при любых обстоятельствах придерживаться принципа мирных и ненасильственных действий.

Хотя Ганди все еще надеялся найти какой-то выход из тупика, мало кто разделял его надежды. Общее направление событий и все то, что произошло за это время, указывало на неизбежность конфликта,-а когда создается такая ситуация, промежуточные позиции утрачивают всякий смысл и каждому приходится решать для себя, к какой стороне он примкнет. Перед конгрессистами и всеми теми, кто разделял их вгляды, вопрос о выборе не вставал. Невозможно было представить себе, чтобы в то самое время, когда могущественное правительство всей своей силой обрушивается на наш народ, пытаясь сокрушить его, кто-либо из нас оставался в роли пассивных наблюдателей борьбы, от исхода которой зависела свобода Индии. Многие, разумеется, остаются в стороне, несмотря на свои симпатии, но всякая такая попытка спасти себя от последствий своих же собственных прошлых действий была бы позорной и бесчестной для видных конгрессистов. Но и помимо этого никакого выбора у них не оставалось. Их позиция определялась всей прошлой историей Индии, мучительной болью настоящего и надеждами на будущее. Все это толкало их вперед и определяло их действия. «Нагромождение прошлого на прошлое происходит безостановочно,— говорит Бергсон в «Creative Evolution».— В действительности прошлое сохраняется само собой, автоматически. В своей совокупности оно, вероятно, следует за нами ежеминутно... В наших мыслях прошлое, несомненно, занимает лишь незначительное место, но наши желания, воля и действия определяются всем нашим прошлым, включая первоначальные склонности нашей души».

7 и 8 августа 1942 года в Бомбее Исполнительный комитет Конгресса публично обсуждал резолюцию, получившую с тех пор название резолюции «Вон из Индии». Резолюция была длинная и обстоятельная. В ней обосновывалась необходимость немедленного признания свободы Индии и прекращения английского господства в этой стране «как в интересах Индии, так и ради торжества дела Объединенных наций. Дальнейшее сохранение господства унижает и ослабляет Индию, делая ее все менее способной защищать себя и вносить свой вклад в борьбу за свободу всего мира». «Империалистическое господство, вместо того чтобы умножать мощь господствующей державы, стало для нее бременем и проклятием. Индия, классический пример колонии современного империализма, стала центром, к которому привлечено всеобщее внимание, ибо предоставление свободы Индии определит отношение к Англии и Объединенным нациям и вселит надежду и энтузиазм в сердца народов Азии и Африки». В резолюции предлагалось создать временное правительство, смешанное по своему составу и представляющее все влиятельные круги населения. Его «основной функцией будет оборона Индии и сопротивление агрессии всеми вооруженными, а также и мирными силами, находящимися в его распоряжении, вместе с союзными державами». Это правительство должно подготовить созыв учредительного собрания, которое разработает конституцию Индии, приемлемую для всех слоев населения. Конституция должна быть федеральной и предусматривать максимальную автономию для территориальных единиц, входящих в состав федерации, с предоставлением этим единицам ограниченной власти. «Свобода даст Индии возможность оказывать действенное сопротивление агрессии, опираясь на единодушную волю и силу народа».

Это освобождение Индии должно явиться символом грядущего освобождения всех остальных азиатских народов. Далее предлагалось создание всемирной федерации свободных государств, начало которому должно быть положено Объединенными нациями.

Комитет указывал, что он «не стремится ни в коей мере затруднять оборону Китая и России, чья свобода драгоценна и должна быть сохранена, или ослабить обороноспособность Объединенных наций». (В то время наибольшие опасности грозили Китаю и России.) «Но опасность усиливается как для Индии, так и для этих наций. Пассивность и подчинение чужеземной власти в настоящих условиях не только унижают Индию и ослабляют ее способность к самозащите и сопротивлению агрессии, но несовместимы с этой усиливающейся опасностью и не в интересах народов Объединенных наций».