Открытие медлительности

Надольный Стен

— Защищать Англию! — сказал он громко, но от этого ему легче не стало. Какое дело холмам вокруг Спилсби до того, живут ли на этой земле англичане или французы?

Ему мешал не столько страх, сколько глубокая неуверенность, которая сковывала его. Что же делать? Опять упрямо упереться, как тогда на «Графе Кемдене», нет, об этом не могло быть и речи. Таскать убитых, изображать из себя невозмутимую скалу? В тот раз все это нужно было только для того, чтобы унять дрожь. Можно, конечно, пойти по другому пути. Смотреть на вещи, как епископ Клойнский, и представлять себе все дело так: он, Джон Франклин, есть человеческий дух и ему, этому духу, некто являет видения, чтобы проверить, будет ли он пищать, если ему будет неприятно. Отчего бы не попробовать, надо только настроиться. Итак: ничего этого

в реальности нет, есть только явленная кажимость, и все.

И все же он чувствовал себя ненужным и одиноким. Теперь и корабли казались все ему чужими. Но ведь он был моряком на военном корабле, не может же он в одночасье поменять профессию прямо посреди битвы. Стиснув зубы, он занялся расплывчатым сигналом. Он старался дышать как можно глубже и действовал, не отступая от привычного плана. Он сконцентрировал взгляд на продольной оси судна и теперь улавливал все движения только краем глаза. Это немного помогло, он начал успокаиваться. И надо же было случиться такому, что именно в этот момент на него посмотрел Ротерхэм, первый лейтенант.

— Франклин, да вы дрожите!

— Сэр?

— Вы дрожите!

— Да, сэр!

Похоже, что он тоже считает его пустышником. Почему, если они все тут верят друг другу и не сомневаются в собственной храбрости, для него делается исключение?

Капитан спустился на палубу и сообщил о сигнале, поступившем от Нельсона. Матросы и солдаты потели, ухмылялись, ликовали. Они жаждали новых высоких слов, старых им уже не хватало. Мелом, который кто-то принес из учебной комнаты, они начертали на пушках: «„Беллерофон" — смерть или слава!» И вот уже первый французский корабль выдвинулся вперед. Двухпалубник. Раздался выстрел.

В ответ чей-то голос крикнул, скандируя: «N0- FEAR-OF-THAT!»— и тут же сотни других голосов подхватили: «NO-FEAR-OF-THAT!»Весь корабль ревел, словно рассвирепевший великан, и этот рев сливался в единый раскатистый рык: «NO-FEAR-OF-THAT!»,он повторялся снова и снова, гремел грозным заклятием: «NO-FEAR-OF-THAT!»Джону почудилось, будто эта угроза относилась к нему.

Подняли нижние паруса, они взвились вверх, словно гигантские занавеси. Начали палить орудия на носу. Джон хорошо знал, что будет сейчас — дым, щепки и крики. Крики двух родов — общие и индивидуальные. Проклятая дрожь. Джон стоял на кормовой палубе, всего в нескольких шагах от Джеймса Кука, у которого на плечах красовались эполеты. Бог ты мой, зачем ему эти штуки?! Лучше б отстегнул, чтобы не стать мишенью!

На полу лежал раненый. Он шептал: «No fear of that». Это Оувертон, парусный мастер. Джон вместе с боцманом отнесли его вниз и положили на тот самый стол, в который Вэлфорд ежевечерне на протяжении целого года всаживал вилку. То, что держал в руках корабельный лекарь, было не намного лучше.

— Я пойду, мистер Оувертон, к другим. Им тоже помощь нужна.

Ответа не последовало. Решил, похоже, умереть до операции.

Следить за дыханием! Кормовая палуба. Продольная ось. Сконцентрировать взгляд, пусть будет застывшим, пусть смотрит на все и ни на что, никаких деталей, только общая картина. Французы разнесли паруса в клочья. Корабль противника подошел вплотную к правому борту «Беллерофона» и палил без разбора по всему, что двигалось. Сейчас возьмут на абордаж. Двести французов высыпали на палубу и с диким криком, размахивая саблями, поблескивавшими на свету, ринулись в атаку. Но в эту секунду легкая волна развела два судна, и штурмующие посыпались в образовавшуюся щель. Они падали, цепляясь друг за дружку, виноградными гроздьями и исчезали под водой с застывшими от удивления глазами. До «Беллерофона» добралось человек двадцать, не больше, но их тут же всех и порешили. Джон посмотрел в другую сторону. Их корабль был теперь под круговым обстрелом.

Джеймс Кук упал.

— Мы отнесем вас вниз, сэр!

— Нет, оставьте меня, я полежу тут несколько минут! — ответил капитан.

— Вон там! — закричал Симмондс. — На фок-мачте! Между фор-марселем и фор-брамселем!

Среди запутанных переплетений бесчисленных канатов Джон разглядел дуло. Он приметил треуголку, узкую покрасневшую полоску лба и, чуть ниже, глаз у визира. Он принял решение проигнорировать увиденное и поднял чернокожего матроса, которого только что свалила пуля. Другие понесли вниз капитана. Когда Джон вместе с Симмондсом спускались вниз, раненый снова дернулся.

— Опять, наверное, этот, на фок-мачте! Уже слышу по звуку! — воскликнул Симмондс.

Теперь и в самом деле можно было различить отдельные выстрелы, палили уже не так часто.

— Если мы его не подстрелим, он нас всех тут угробит!

Получалось, что один-единственный человек может представлять угрозу для всех, человек с ружьем и широко раскрытым зорким глазом в запутанном переплетении канатов. Тот, кто попытается его убить, тот станет следующим.

Чернокожий перестал дышать, сердце больше не билось. Они оставили его лежать, а сами повернули обратно.

— Пусти, я пойду первым! Я быстрее! — сказал Симмондс. Он помчался по лестнице вверх, но тут вдруг подпрыгнул, шарахнулся в одну сторону, потом в другую, как перепуганный зверь, сделал шаг, пытаясь попасть на последнюю ступеньку, оступился и полетел кубарем вниз, к ногам Джона.

Теперь дыра зияла на шее у Симмондса.

Похоже, француз держит выход под постоянным прицелом. А может быть, их там наверху даже двое, один заряжает, другой стреляет. Джон поднял Симмондса на руки и понес вниз.

— Слишком много чести! — прошептал юный вояка.

С чего это он вдруг стал говорить такие вещи?! Он еще слишком молод, чтобы отпускать подобные шутки. Или, быть может, он уже повзрослел? Джон на какое-то мгновение вспомнил ирландского епископа и его теорию. Но теория подвела.

Из груди раненого вырвался хрип, протяжный жалобный звук. Только что, перед самым их носом, пулей раздробило перила: они разъехались и теперь преграждали путь. Руки были заняты, и потому пришлось использовать тело Симмондса в качестве толкача, чтобы вернуть перила на место и пройти. «Не могу же я все время всех таскать, — подумал он. — Я больше никого не понесу вниз, я останусь наверху». В перевязочной Симмондс как будто еще был жив. Кук уже умер. Джона охватила клокочущая, давящая ярость. Он попытался совладать с собою, решив перебрать в уме цвета последних сигналов: «Четыре, двадцать один, девятнадцать, двадцать пять». Весьма полезное занятие — тренировать самые простые вещи, невзирая ни на какие обстоятельства.

Доктор Орм советовал ему прислушиваться к собственному внутреннему голосу, а не к другим. Но что ему делать с собственным страхом? Джон стоял, опустив руки, и думал. «Я выгляжу дубиной стоеросовой, — подумал он. — Или даже трусом. И правильно они надо мной все смеются!» Он больше так не мог, он не мог больше стоять и смотреть. Симмондс издал стон и умер. Джон попытался направить свой застывший взгляд мимо него. Но ничего не получилось.

Он должен это сделать, он должен подняться наверх! Напрасно он мечтал о том, чтобы остаться в стороне! От нерешительности не осталось и следа. Голова была готова к действию, только вот тело теперь надумало сопротивляться. Ноги как ватные, язык прилип к гортани, подбородок и руки дрожат, сильнее, чем прежде. Джон призвал на помощь голову, чтобы совладать с телом. Посмотрим, насколько этого хватит. Первое ружье он зарядил еще внизу. При этом его вырвало, и все попало на ружье. Пришлось вытирать. Он поднялся на среднюю палубу. Там он нашел еще одно ружье, уже заряженное. Третье зарядил стонущий солдат и сунул ему в руки, когда он уже стоял почти на самой верхней ступеньке. Теперь у Джона было три ружья. Он знал, что не сможет сделать ни единого выстрела, пока не уймется дрожь и не уляжется ярость. Разлаженность внутри портила все дело, нужно забыть о гневе, перечеркнуть страх, задвинуть дурноту, но только со всем с этим ни в коем случае нельзя торопиться. Какой прок от того, что он возьмет на себя всю вину, а потом промахнется! Он высунул первое ружье наружу, держа его над головой на вытянутых руках, и постарался направить его на фор-марсель французского корабля. Он знал наизусть все расстояния и углы. Справа от него, в стенке прохода, неожиданно образовалась светлая выемка. Он хорошо расслышал звук выстрела и свист срикошетившей пули. Благодаря этому он смог еще точнее вычислить необходимый угол и, сообразуясь с этим, внести поправку в направление.