Открытие Вселенной - прошлое, настоящее, будущее
Шрифт:
Этот период очень важен и интересен, но все-таки самое интересное возникает потом, когда историк сталкивается с функционированием сложных социальных систем — цивилизаций. Теперь уже факторы собственной технологической деятельности этих систем нельзя игнорировать, и они вступают в сильное взаимодействие с чисто экологическими факторами. Создается резко нелинейная ситуация. В период научно-технической революции действие на окружающую среду достигает таких масштабов, что историк поневоле вынужден привлекать множество естественнонаучных и технических данных.
Доминирующий фактор нашего времени — сложная социальная структура, включающая мощную техносферу, приводит к особой исторической ситуации, когда преобразования
Новизна положения подчеркивается соотношением традиционной истории и футурологии. Понятно, что интерес к прошлому во многом обусловлен желанием подальше заглянуть в будущее, а история и футурология, строго говоря, разные проекции единой науки об эволюции человечества.
Так вот, в рамках линейной истории прогноз на будущее не слишком сложен. Достаточно изучив глобальные климатические колебания и фиксируя тип социальных организмов, например, на уровне родоплеменной организации, мы могли бы предвидеть крупные события на тысячи лет вперед. В этой картине было бы резонно считать, что четыре слабых пика ближайшего оледенения (предсказанные на период через 170–350 тыс. лет) несколько усовершенствуют наш вид, а серия значительно более сильных оледенений, грозящих Земле на протяжении последующего полумиллиона лет, заставит человека значительно поумнеть.
Хочется верить, что такой прогноз не будет соответствовать действительности, поскольку человек все-таки не отбросит себя к пещерноохотничьему образу жизни. В рамках же прогрессирующей цивилизации довольно нелепы любые линейные прогнозы. На самом деле человечество, уже сейчас владеющее мощностями почти планетарного масштаба, должно будет решить проблему собственного выживания в ближайшие десятилетия, и отдаленные ледниковые периоды вряд ли успеют оказать какое-либо действие на наш вид — трудно предположить, что при современном прогрессе существующий биосоциальный уровень сохранится не то что на сотни тысяч, но, пожалуй, и на сотни лет.
Одной из важнейших проблем исторической науки является проблема появления систем знания. Если биологические и социальные структуры в смысле своего происхождения естественны, то культура (а, следовательно, и системы знания) — продукт социальной деятельности, так сказать, искусственный элемент, привносимый в природу конкретным обществом. И здесь возникает интереснейший стык истории и философии.
Откуда берется знание?
По отношению ко всей современной науке (и астрономии в частности) особый интерес вызывает проблема формирования интеллектуальной сферы, зарождения знания как такового. На протяжении последнего столетия эта интригующая проблема бросает открытый вызов исследователям в самых разных областях. Как объяснить возникновение комплексов знания — обширных подсистем культуры человеческого общества — в рамках общего эволюционного учения.
Очень приближенно ситуацию можно описать следующим образом.
Как известно, приобретенные признаки не наследуются. Поэтому приспособление многоклеточных организмов к изменяющимся условиям внешней среды происходит крайне медленно, требуя многочисленных генетических вариаций, одна из которых закрепляется вплоть до новых существенных изменений. Этим механизмом полностью регулируется изменчивость растительного царства и царства грибов. В животном мире ситуация немного меняется — у не слишком примитивных животных определенную роль начинает играть зачаточная форма социальной организации, они объединяются в стадо или колонию. Это резко повышает уровень приспособления и не только за счет возможности коллективных действий, но и благодаря формированию особого небиологического механизма передачи наследственной информации — обучения.
Самый ранний период жизни животного выступает как своеобразное продолжение внутриутробного развития. Находясь в это время под охраной родительской пары и всего стада, путем элементарной имитации оно обучается многим необходимым навыкам, которые лишь потенциально заложены в особенностях его строения и требуют определенного уровня тренировки для использования в реальной ситуации.
В качестве особой сферы обучения здесь выступают сами же фрагменты реальности, однако, в специально приготовленной форме. Например, волки могут имитировать схватку, но никогда не причиняют при этом серьезных повреждений своим щенкам. Иногда детенышам приносят полуживую добычу, которую они способны добить, но еще не способны охотиться за ней. Система характерных движений и некоторых звуковых сигналов закрепляется именно в процессе обучения [1] — сравнительная обширность этого процесса резко выделяет высших животных из остального органического мира, значительно повышая жизнестойкость каждой особи, а тем самым и всей популяции.
1
Этот момент можно проследить по многим глубоким зоологическим исследованиям. В превосходной образной форме изучения «Закона джунглей» он описан у Р. Киплинга.
В свою очередь, у приматов этот процесс начинает играть еще большую роль, заметно выделяя их именно широким диапазоном обучаемости, явным имитационным талантом.
На данном пути — разумеется, при учете использования орудий труда лежит эволюция проточеловека, для которого обучение становится резко обособленной социальной функцией. Она проявляется в первичном разделении труда и частичной специализации, а позднее — в ярко выраженной геронтократической структуре примитивных обществ, где старики находят себе применение не только (и даже не столько) в руководстве, но и в сфере передачи опыта молодым соплеменникам.
Первоначально процесс человеческого обучения связан с более или менее примитивной имитацией реальных действий, при этом часть реальности, связанная с имитацией, обособляется. В практике социальной группы возникает материальная подсистема, несущая дополнительную учебно-ритуальную нагрузку. Сначала эта подсистема с реально используемыми предметами — одно и тоже копье используется, скажем, для настоящей охоты и для обучения, но постепенно формируется особая ее часть — вещи и действия, специально используемые для обучения, подобия тех орудий и действий, которые нужны в реальной охоте и реальном собирательстве.
Короче говоря, выделяется особый слой материальной культуры, несущий специфическую информационную нагрузку. Небольшая палочка в детских руках закодированное копье, а ее метание в круглый камень — закодированный удар в голову зверя. Следующий более высокий уровень — вынесение закодированных объектов в символическую сферу, где они замещаются особым жестом, сочетанием звуков, рисунком. Это значительно облегчает воображаемые операции. Например, человек может проигрывать нападение, не прибегая к реальным действиям — изображение копья попадает в изображение животного. Любопытно, что сами изображения сначала в высочайшей степени «склеены» с явлениями — это зафиксировано во многих исследованиях по архаической психологии восприятия и напоминает известный эффект у детей, которым свойственно отождествление игрушек и рисунков с реальными прообразами.