Открытое сердце. Открытый ум. Пробуждение силы сущностной любви
Шрифт:
Прежде чем продолжить, я должен сказать несколько слов о Втором Цокньи Ринпоче. Родившись в начале XX века в царской семье Нангчен в Восточном Тибете, он перенял у своего предшественника верность учёности и решимость предоставить женщинам образование и равные возможности. Ринпоче погиб во время культурной революции. В течение всей жизни, и особенно за несколько лет до ареста и заключения, он предоставлял средства, благодаря которым несколько йогинь, обучавшихся в его женских монастырях и ретритных центрах, смогли выжить в бегах, десятки лет тайно практикуя и передавая приобретённую мудрость другим женщинам. С тех пор политическое положение сравнительно улучшилось; новые условия позволяют этим смелым женщинам более открыто учить, практиковать
Несколько лет назад умерла одна из величайших йогинь из той храброй когорты. Ей было за восемьдесят. Я скорблю об её потере, но в то же время радуюсь её подвигам и славлю ту преданность и понимание, которые она обрела, скрываясь на протяжении сорока лет, и которой поделилась с молодым поколением.
Проблема тулку
Я не имел ни малейшего представления о всех тех невообразимых обязательствах, когда подслушал разговор между матерью и дедом, которые обсуждали письмо от Шестнадцатого Кармапы. В восемь лет меня беспокоило лишь то, каким образом эта втихомолку разворачивавшаяся драма касалась меня. Меня нисколько не шокировала новость о том, что я был чьим-то перевоплощением. Понятие о перерождении – неотъемлемая часть многих азиатских культур, настолько же глубоко укоренившиеся, как и понятия о рае и аде в других культурах.
В то же время я уже достаточно знал о тибетском буддизме и понимал, что быть признанным в качестве реинкарнации влиятельного учителя, которая обозначается тибетским словом тулку, или «тело-эманация», – не такое простое дело. Тулку – перевоплощение существа, посвящающего все свои жизни обучению и практике, преодолению ментальных и эмоциональных привычек, которые в наши дни, вероятно, охарактеризовали бы как «дисфункциональные», – и всё это для того, чтобы помочь всем живым существам достичь того же состояния свободы.
Но всё же в восемь лет я не чувствовал себя тулку. Я не помнил ни прошлые жизни, ни свои предыдущие учения. Я не испытывал непреодолимого рвения спасать всех существ во вселенной. И я определённо не хотел, чтобы меня, как и двух моих братьев, в которых тоже признали тулку, отправили на обучение в монастырь. Я хотел жить той же относительно беззаботной жизнью: играть с друзьями, забираться на деревья и скалы и на спор перепрыгивать широкие ручьи, пересекавшие нашу деревню вдоль и поперёк.
Моя мать и бабушка часто умоляли меня прекратить эти игры. Единственное, в чём я проявлял большую осторожность, – это старался не забираться слишком высоко и следил за тем, чтобы не перепачкать одежду и обувь. Но в целом их просьбы не сильно сдерживали мою авантюрную натуру; я просто научился приводить себя в надлежащий вид перед тем, как заявляться домой и несколько туманно – как делают все дети – отвечать на вопросы матери и бабушки о том, чем целый день занимался.
Кроме того, нужно было блюсти семейную репутацию. Мой дед был хорошо известным в нашем небольшом уголке Непала мастером медитации. Он являлся своеобразным центром духовного притяжения, к которому тяготела не только наша деревня, но и внушительная часть округи. К тому же дед был прямым потомком одного из самых знаменитых царских родов Тибета. И тут я: восьмилетний мальчишка, который носится с деревенской детворой, взбирается на деревья и утёсы, заигрывает с девчонками – в общем, всячески портит семейную репутацию.
Тем не менее моя семья жила достаточно скромно, и мать с бабушкой больше переживали за мою сохранность, чем за иные последствия. Несмотря на своё беспокойство, они предоставляли мне полную свободу. Возможно, они поняли, что я был независимым ребёнком и, невзирая на предостережения, в любом случае делал всё по-своему. Больше всего они надеялись привить мне чувство осторожности, умоляя не совершать слишком рискованных поступков.
Когда в итоге в двенадцать лет меня отправили учиться в монастырь Таши Джонг – через четыре года после того, как мой отец получил письмо о признании меня тулку, – оказалось, что те ранние годы свободы с одной стороны усложнили, а с другой – спасли мою жизнь. Там я оказался в более чем упорядоченной обстановке, не в пример прежнему беззаботному образу жизни. Хоть я и старался приспособиться к строгому режиму обучения и следовать длинному списку правил и положений о «подобающем» поведении тулку, во мне бунтовал независимый мальчишеский дух. Получалось, что я то старался быть образцовым учеником, то протестовал против правил.
Мой бунтарский дух медленно зрел и набирал силу. Я начал общаться с молодёжью из соседних деревень, в том числе и с девушками. Такое скандальное поведение породило определённые слухи. Иногда я подбивал некоторых своих одноклассников незаметно ускользнуть из монастыря и побежать в соседнюю деревню, где в одном из домов за небольшую плату смотрели кино про кунг-фу (я до сих пор люблю эти фильмы) на маленьком экране чёрно-белого телевизора.
Однако через четыре года конфликт между жаждой свободы и требованиями курса моего обучения обострился настолько, что я начал открыто говорить об этой проблеме со своими учителями. К моему удивлению, они не приказали мне подчиниться правилам дисциплины. Вместо этого мои наставники сказали, что я не первый, кто разрывается между установленным порядком и стремлением к свободе, и вряд ли окажусь последним. И ещё они сказали, что во мне есть мощный источник, но для того чтобы обрести к нему доступ, мне придётся усвоить кое-что из учений Будды.
Баланс
Будда, – сказали они, – пытался следовать учениям мастеров разных традиций. Не удовлетворившись полученными знаниями, он пошёл по своему собственному пути и сумел по-новому взглянуть на программы, которые вызывают боль, печаль и неудовлетворённость, – чувства, которые мы испытываем в течение всей жизни. Более того, он обнаружил способ, с помощью которого мы можем проследить возникновение этих программ и воссоединиться с открытостью и теплотой, ощущавшимися когда-то в детстве, но, к сожалению, оставшихся только в воспоминаниях.
Мои учителя призывали найти баланс между обучением, которое я обязан был пройти для выполнения обязанностей тулку, и стремлениями моего сердца. Благодаря их поддержке и помощи я смог закончить обучение. Правда, в процессе я узнал нечто поразительное: та юношеская свобода, к которой я так сильно рвался, ничем не отличалась от свободы сердца, которой учил Будда и последовавшие по его стопам учителя. Дисциплина в ходе обучения направлена на то, чтобы помочь людям понять и научиться работать со своими программами, чтобы принять их с той же теплотой, открытостью и любознательностью, с которыми многие из нас в детстве смотрели на проявления окружающего мира.
Непростой выбор
В итоге я решил сложить с себя монашеские обеты, которые принял во время обучения в монастыре. Это был постепенный процесс; зарождение отношений между сердцем и разумом, отношений между игривой свободой детства и дисциплинированностью и познаниями, которые я обрёл во время пребывания в Таши Джонге.
В детстве я был очень активным ребёнком с уймой энергии и хорошей смекалкой. Я легко общался с мальчишками, девчонками, взрослыми мужчинами и женщинами. Мне нравилось проводить с ними время. Особенно я ценил взгляды и эмоциональную открытость, выражать которые девушкам и женщинам, казалось, было намного легче. Но я оказался в монастыре, где существовало столько правил о том, с кем мы могли разговаривать и с кем контактировать. Моя весёлость и искра задора несколько угасли. Жёсткие правила поведения и строгие требования в учёбе казались мне угнетающими.