Открытые мысли
Шрифт:
В отличие от Рафа, чьи воспоминания украл агент Кестрель. Раф ничего не помнил о той ночи на складе, когда раскрылся мой секрет, а он держал меня за руку и говорил, что все будет в порядке. Но эти воспоминания были запечатлены в моей памяти. Я надеялась, что когда-нибудь Кестрель заплатит за кражу настоящих воспоминаний Рафа. А пока я хотела, чтобы Раф знал правду.
Обо мне. Обо всем.
Я откинулась на подушку и представила, какие бы слова хотела сказать. Мне предстояла долгая поездка. Было достаточно времени, чтобы подобрать слова, придумать план обхождения камер на платформе и решить транспортный вопрос.
Я украла бейсболку «Cubs» у бедного ребенка, который шел в Чикаго Нью-Метро, чтобы навестить свою бабушку. Не было возможности компенсировать это, так что я просто стерла из его памяти бейсболку. Я шла в толпе вокзала, сжимая украденный пиджак и ныряя подальше от камер. На полпути к станции я передумала и восстановила правдивые воспоминания мальчика. Лучше пусть он думает, что потерял бейсболку, чем красть у него эти воспоминания, не важно, насколько они были незначительны.
Я дала поддельную карту на станции и получила посадочный билет на Т-94 с пересадкой на Т-41, который отвезет меня до Гарни. Многовековые камни песчаника со свистом пронеслись мимо моего окна, врезаясь друг в друга. Я содрогнулась от мысли, как много людей живет так близко друг к другу. Солнце опустилось за горизонт, и на фоне заката Чикаго превратился в сверкающие зубья. Я была рада, что оказалась в городе перед тем, как стемнело.
Когда я, наконец, достигла остановки Гарни на Т-41, то мгновенно смешалась с толпой. Машина не приняла бы поддельную карточку, и у меня не было денег, так что я просто пошла пешком. Ухоженные, аккуратные дворы, равномерно расположенные дома моего города выглядели одинаково. Но тело покрывалось мурашками, пока я думала, что в темноте могут скрываться агенты-джекеры. Я проверила соседние улицы, просто чтобы убедить себя.
Я остановилась в нескольких кварталах от моего дома в парке, где мы с Рафом играли, когда были детьми. Я просканировала дом на этом расстоянии. Одно дело подозревать, что федералы следят за моим домом, и совсем другое обнаружить двух агентов-джекеров у дома. Я опустилась на качели и оттолкнулась ногами. Уличные фонари с прожекторами мерцали по краям парка. Качели и я были скрыты во мраке.
Я вычистила разумы агентов, чтобы они не ощущали меня. Они наблюдали за игрой медвежат на телефонах, не обращая внимания на слежку. Я скользнула в разумы тех, кто находился в доме, и с удивлением обнаружила Симуса, а также маму и папу. Конечно, отцу пришлось вернуться из-за всего происходящего, но Симус должен был быть в школе. Мама, вроде бы, была не против, так как была поглощена спором о его возвращении в Вест-Поинт.
В их разумах ощущалось присутствие агентов, но было странно, что оно отсутствовало в разуме моего отца. И не, потому что у него был такой же непроницаемый разум, как у меня. Я, возможно, легко бы оттолкнула его барьер, если бы хотела. Мой отец не был связующим, но также и не был самым сильным джекером.
Просто обычным.
Мои плечи опустились. Возможно, у отца не было необходимых мне ответов.
Агенты наверняка держались подальше от разума моего отца — установили какой-нибудь код и просто контролировали его. Если только он не работал с ними. Дрожь прошлась по моему телу. Нет, казалось, отец терпеливо относился к присутствию агентов в разумах мамы и Симуса, как к условию пребывания в нашем доме.
Я сглотнула. Федералы могли арестовать и мою семью.
Я не могла залезть в разумы к маме и Симусу, не предупреждая об этом агентов. Они не очень сильные джекеры, и я могла бы их вырубить, прежде чем они заподозрят мое присутствие. Но почему федералы не поставили своих сильнейших джекеров? Возможно, это была ловушка. Если я вырублю их, федералы нападут и схватят меня. Или того хуже — заберут мою семью, как только узнают, что я наблюдаю. Заставят меня саму вернуться.
В парке стемнело, как только зашли последние лучи солнца. Агенты не могли знать, что я была дома, но мне нужна была помощь и ответы от отца. Он был один в своей комнате, и его мысли метались между ненавистью к агенту Кестрелю и тем, как убедить его отпустить меня из лагеря. Ну, у нас были одни чувства к агенту Кестрелю. Отец сел на край кровати и нервно постукивал ногой.
Я колебалась, боясь, что он может привлечь внимание группы снаружи. Я сделала глубокий вдох и мысленно связалась с ним. «Папа». Запах его мыслей напоминал мне утреннюю росу.
Он дернулся с кровати. «Кира!»— мысль была настолько сильной, что я боялась, он скажет ее вслух.
«Не шуми! Они могут услышать тебя», — я почти приказала ему, и это заставило желудок сжаться. Мне нужны ответы, но не таким путем, каким Моллой добивался их у Саймона.
«Все в порядке. Агенты за пределами слежки моих мыслей».
«Я знаю», — я хотела объяснить, но в последнюю секунду передумала. Если отец знал, на что я способна, то Кестрель мог найти это в его мыслях. Было опасно говорить с отцом, но мне нужна была его помощь.
«Кира, где ты?»— подумал он. «Я пытался освободить тебя. Как ты выбралась?»— в его разуме кружили догадки, но я не могла ему ничего рассказать, не раскрыв карты Кестрелю.
«Это не важно», — он пытался меня найти, но не мог обнаружить меня в парке в трех кварталах. Его поиск был таким же, как у обычного джекера. «И тебе следует прекратить меня искать, иначе уведомишь агентов».
«Правильно», — он отстранился и попытался понять, как я могла связаться с ним, если он не мог. Им одолел страх, он задавался вопросом, что еще я могла делать, чего он не мог.
Это вызвало вспышку гнева, который я выплеснула на него. «Почему ты не сказал, что джекер?»
Он съежился от силы моих мыслей, и я вынуждена была немного отступить.
«Мне жаль, Кира. Мы не думали… твоя мама и я думали, что для тебя будет лучше не знать. Пока ты не стала старше. А затем ты не изменилась, и мы подумали, возможно…»
«Вы думали, что я буду нулевой как бабушка», — я не пыталась скрыть горечь. Нет смысла отвергать большой секрет семьи. Кира, ты не читающая и не джекер! Сожалею о твоей удаче. Может быть, они как-то и пытались пощадить мои чувства, но это больше смахивало на ложь.