Открытый город
Шрифт:
Марта 29-го лета Господня 1647-го здесь, в колонии, перед нами появилась какая-то рыба, и была она, как мы узрели, значительной величины. Явилась она из низовий и мимо нас проплыла вверх по реке довольно далеко, до песчаных отмелей, а под вечер вернулась обратно, снова мимо нас. Она была белоснежная, без плавников, круглотелая, изрыгала из головы воду вверх, совсем как киты или тунцы. Явление сие мы сочли престранным, потому что песчаных отмелей между нами и Манхэттеном много, а также потому что она была белоснежная, – таких никто из нас никогда не видал; а в особенности, надо сказать, потому что она проплыла двадцать миль в пресных водах, хотя ее стихия – наоборот, соленые воды. Что это значит, одному Господу Богу известно. Со всей определенностью скажу лишь, что я и почти все остальные жители смотрели на нее с великим изумлением. В тот же вечер,
Поселок Форт-Оранж, где де Хохес писал свою хронику, позднее переименуют в Олбани, когда британцы подчинят себе голландские владения в этой части Нового Света. Де Хохес записал, что в апреле того же года люди видели другого морского гиганта. Другой автор, путешественник Адриан ван дер Донк, зафиксировал два случая наблюдений таких существ, а также поведал о ките который в том же 1647 году выбросился на берег выше по течению Гудзона, в районе нынешнего города Трой. Тушу кита ободрали до костей, срезав ворвань, написал ван дер Донк, остов так и бросили вонять на берегу. Впрочем, для голландцев зрелище кита во внутренних водах или туши на берегу, если кит выбрасывался на сушу, было важным предзнаменованием; Де Хохес, проводя связь между присутствием кита и драматичными метеорологическими явлениями, рассуждает как типичный человек своей эпохи. Причем Де Хохес лицезрел редкостно зловещее знамение – ведь описанное им животное было, вероятно, альбиносом.
В XVII веке почти всякий голландский колонист в Новом Амстердаме и факториях выше по Гудзону слыхал, что в родных Нидерландах киты выбрасываются на берег частенько. В 1598 году пятидесятичетырехфутовый кашалот, выбросившийся на песчаную мель в Беркхее в окрестностях Гааги, агонизировал четверо суток, и за этот срок и последующие несколько недель вошел в легенды страны, стоявшей на пороге нового этапа своей истории. Беркхейского кита увековечили для потомков на гравюрах, извлекли из него коммерческую выгоду, а ободрав как липку, превратили в любопытный объект научных исследований. Современники с легкостью видели параллели между этим умирающим чудовищем и зверствами ненавистных испанских войск в герцогстве Клеве в августе того же года. С середины XVI по конец XVII века во Фландрии и на севере Голландии не меньше сорока китов выбросились на берег. В головах голландцев, старавшихся в то время не только разработать концепцию своей молодой республики, но и укрепить власть над Новым Амстердамом и другими зарубежными владениями, неотступно присутствовал образ кита, наделенный духовно-символическим смыслом.
Спустя приблизительно двести лет, когда некий молодой человек из окрестностей Форт-Оранжа спустился по Гудзону и обосновался на Манхэттене, он решил посвятить свое главное произведение левиафану-альбиносу. Писатель, одно время бывший прихожанином Троицкой церкви, дал книге заглавие «Кит»; подзаголовок «Моби Дик» появился только во втором издании. А теперь та самая Троицкая церковь не впустила меня – оставила на улице, на холодном ветру, задувающем с моря, не предоставила мне ни уголка для молитвы. Все ворота закрыты на цепочку, и я не изыскал ни способ попасть внутрь, ни человека, который мне бы помог. И потому, когда морской воздух принес мне успокоение, я решил отыскать дорогу к оконечности острова. «Хорошо бы, – подумал я, – немного постоять у уреза воды».
Когда я перешел улицу и углубился в узкий проулок на той стороне, весь мир как отрезало. Я странным образом утешился, обнаружив себя в полном одиночестве в самом сердце города. Проулок – а он ни для кого на свете, куда бы ни лежал путь, не был излюбленным маршрутом – состоял из кирпичных стен и заколоченных дверей, очертания теней были отчетливы, как на гравюре. Передо мной высилось громадное черное здание. Поверхность этой смутно различимой башни была матовой, черного цвета, всасывающего свет, – один в один цвет светопоглощающей ткани, – а само здание, резко очерченное, как геометрическая фигура, напоминало то ли тень, которая отделилась от отбрасывающего ее предмета, то ли силуэт, вырезанный из картона. Я зашагал по проулку, под строительными лесами, вблизи Темзстрит перешел Гринвич-стрит и дошел до Олбани-стрит, откуда увидел башню яснее, но всё еще в некотором отдалении. Черная плотная сетка закрывала ее целиком. С точки, где эта узкая, тихая улочка пересекается с Вашингтон-стрит, я увидел справа, примерно в одном квартале севернее от себя, громадное пустое пространство. Мне немедля пришло в голову самое очевидное объяснение, но я так же споро его отбросил.
Вскоре я оказался на Вест-Сайдхайвее. На «зебре» я был единственным пешеходом. Задние фонари автомобилей, преследуемые собственными алыми отражениями, убегали к мостам, ведущим с острова; справа был пешеходный мост, соединявший некое здание не с другим зданием, а с земной поверхностью. И снова то же самое пустое пространство, и теперь-то, приглядевшись, я все же признал очевидное объяснение верным: да это же руины Всемирного торгового центра! Место, сделавшееся метонимическим обозначением случившегося с ним несчастья; помнится, один турист спросил у меня дорогу к «девять-одиннадцать» – не к месту событий 11 сентября, а к самому 11 сентября, к дате, которая обратилась в камень, в разломанные бетонные плиты. Я подошел поближе. Это место было огорожено досками и металлической сеткой, но в остальном ничто не возвещало во всеуслышание о его значимости. На другой стороне хайвея мирная улочка с жилыми домами – под названием Саут-Энд, – а на ее углу ресторан. Над входом неоновая вывеска (я запомнил неон, но не название ресторана), и, заглянув в стеклянные двери, я увидел, что зал почти пуст. Посетителей мало, и, похоже, исключительно мужчины, и почти каждый за столиком, видимо, один. Я вошел, присел у стойки и заказал выпить.
Едва я допил пиво и расплатился, подошел какой-то мужчина и сел рядом со мной.
– Вы меня не узнаёте? – сказал он, подняв брови. – Я заметил вас в музее, неделю назад, в Музее народного искусства. – Наверное, я всё еще смотрел озадаченно, потому что он добавил: – Я работаю там охранником, и именно вас я там видел, правда?
Я кивнул, хотя воспоминания оставались смутными. Он сказал:
– Вот я и гляжу: лицо у вас знакомое.
Мы пожали друг другу руки, и он представился: «Кеннет». Темнокожий, лысый, с широким гладким лбом и аккуратно подстриженными тонкими усиками. Плечи и торс могучие, но ноги тонкие, как щепки, – прямо-таки оживший набоковский Пнин. На вид ему было лет тридцать восемь. Мы поболтали о том, о сем, но скоро он завел целый монолог, перескакивая с темы на тему; выговор у него был карибский. Он сказал, что родом с Барбуды, и удивился, что об этом острове я слыхал.
– Ох уж эти американцы, почти все они никаких мест не знают, кроме тех, что у них под боком, – сказал он. – Короче, я тут дожидаюсь друзей. Правда, приятное местечко? Как, вы здесь раньше не бывали?
Я покачал головой. Он спросил, откуда я, чем занимаюсь. Говорил скороговоркой, болтал без удержу.
– Одно время в Колорадо, – сказал он, – один мой сосед по квартире… он был нигериец. Его звали Йеми. Йоруба, по-моему, он был йоруба, а я… короче, я страшно интересуюсь африканской культурой. Вы йоруба?
Кеннет уже мне слегка поднадоел, и я мысленно взмолился: хоть бы отстал! Мне вспомнился таксист, который вез меня домой из Музея народного искусства: «Алё, я тоже африканец, такой же, как вы». Вот так и Кеннет мне тоже навязывался.
– Я раньше жил в Литтлтоне, но в университете учился в Денвере, проходил курс на степень ассоциата [18] , – сказал он. – Литтлтон знаете, а? Бойня [19] случилась вскоре после моего приезда. Просто ужас! И то же самое вышло в Нью-Йорке – сюда я приехал в июле 2001-го. Шиза, правда? Шиза, да и только – надо бы предостеречь следующий город, куда я соберусь переезжать, верно? Короче, эта работа в музее – знаете, работа как работа, просто временное занятие, работа приятная, но на самом деле мне хочется посвятить себя…
18
В США степень ассоциата можно получить после двух лет учебы в высшем учебном заведении. Засчитывается как первые два года учебы в бакалавриате, но для трудоустройства в некоторых сферах достаточно иметь степень ассоциата.
19
В Литтлтоне, штат Колорадо, находится печально известная средняя школа «Колумбайн».
Кеннет продолжал говорить быстро, на автопилоте, но сам так и бурил меня глазами – карими с рыжим отливом. И тут до меня дошло, что его глаза задают вопрос. Вопрос сексуального характера. Я пояснил Кеннету, что должен встретиться с другом. Извинился, что не прихватил с собой визитки, сказал, что скоро снова приду в музей, как-то так. Покинул ресторан, снова вышел на Саут-Энд. Оттуда было уже недалеко до воды, и, шагая к береговой линии, я испытывал легкую жалость к Кеннету: такое отчаяние сквозило в его болтовне…