Открытый путь [сборник]
Шрифт:
Да, если бы не дорога, которая действительно была прочной и прямой, как стрела, что довольно необычно для бывшей области Эрдского права, они бы непременно сбились. Погода еще ухудшилась. Сырость была почти осязаемой, а туман не только не развеялся с рассветом, но становился все гуще.
Перед выходом они заставили его прочитать молитвы (он пробормотал «Ave» и «Pater noster», которые, очевидно, подходили на любой случай), а затем Оттар затребовал:
— Ну, еще эту… насчет ужаса в ночи… капеллан наш бывший всегда читал, говорил, шибко помогает…
— Это псалом, а не молитва, — сказал Оливер.
— Какая
Оливер прочитал. Однако ж ни псалом, ни молитвы не помогли — погода не прояснялась. Но Роланд из чистого упрямства не желал возвращаться и упорно, почти вслепую, двигался вперед, возглавляя конвой на своем чалом коне. Следом продвигались Оттар и пятеро пехотинцев. Еще один примостился на облучке телеги. Оливер брел за замыкающими — сегодня это были Куртис и солдат с багровым пятном. Вчера Оливеру все же назвали его имя, и он тут же его благополучно позабыл. Не то Фридрих, не то Фердинанд.
Глухая, придушенная тишина висела над конвоем. Не было слышно даже птиц. Деревья, окружавшие дорогу, из-за своего мрачного вида вполне могли бы сойти за ходячих мертвецов, если бы ходили. Впрочем, в этом обильно разведенном водой молоке ни за что нельзя было поручиться.
— Ну, эта новомодная хреновина… которая порошком из серы с селитрой стреляет… кулеврина, да! — эпически повествовал Фридрих-Фердинанд. — Держали у нас для нее в отряде нарочитого стрелка. Норман его звали. И вот заперлись мы однажды на хутор, ну, там мужик с бабой, то, се… А мужик хвать вилы — да ржавые еще! — и Норману в ногу. Мы, ясно, его скрутили, бабу его разложили да перед ним… а больше, может, ничего бы и не сделали, разве повесили в крайности. Так Норман уж очень озверел — ногу же больно… Взял, связал их, одежду долой, и пороху насовал — бабе известное дело куда, а мужику в задницу. И фитиль вставил. Как рвануло!
Куртис, как было ему свойственно, ответил радостным смехом.
Оливер с тоской подумал, что пару лет назад от подобных разговоров он бы бросился на рассказчика с кулаками, или его вырвало бы, или бы просто ушел. А теперь вот — привык…
— Господин капитан был прямо в ярости, — продолжал Ферри-Фредди. — Все кричал: порох изводишь на баловство, а кончится — из-под болотной кочки достанешь? И то правда, эти новые оружейные пока что только в Тримейне, и дерут там нещадно. Или уж надо из-за границы ввозить. Так что велено было Нормана сечь по строгости.
— Насмерть? — осведомился Куртис.
— Нет. Норман уж после концы отдал — эта самая кулеврина в руках у него долбанулась, и башку ему снесло напрочь. И после того у нас этими штучками не баловались, ненадежные они, по старинке-то вернее…
— Эй, воинство!
Голос был неуместно звонок в этом тумане, убивавшем все звуки.
— Тримейнскую еретичку ищете? Это я! Все остолбенели, замерли, ожидая явления. Но никто не прыгнул на дорогу перед конвоем, не вырос из-под земли. Только пронзительный свист раздался из-за плывущих в тумане деревьев — тоже неуместный здесь, в лесу. Так свистят из городских подворотен.
Роланд полуобернулся и почему-то шепотом произнес:
— Куртис — на страже. Остальные — рассыпаться и взять. В случае чего — стреляйте!
Они еще немного промедлили, расчехляя луки и вытягивая палаши из ножен. Затем двинулись исполнять приказ. Сам Роланд, спешившись, картинно развернув руку с мечом, шел чуть позади. Через пару мгновений они были уже неотличимы от деревьев и кустов. Потом исчезли совсем.
Куртис уселся на край телеги, подпер щеку кулаком. Оливер, первоначально стоявший там, где застал его голос из тумана, подошел поближе, пытаясь рассмотреть, что происходит, но тщетно.
Потом раздался крик — короткий, рваный, будто взлаивающий, но не тот, что раньше. Кричал мужчина.
Куртис заерзал, будто давя блох под курткой. Впервые проявление чужой боли не вызвало у него смеха. Затем он нерешительно слез с телеги. Сделал шаг вперед.
Оливер шагнул за ним. Мимолетно подумал: а у них и тетива, наверное, на луках отсырела, — и коротко, точно ударил Куртиса по голове своей дорожной палкой. И бросился вперед, туда, где — он чувствовал — происходило совсем не то, чего желал Роланд. Ворвался в молочную, (вязкую взвесь, залепившую глаза и ноздри. И не сразу сумел остановиться, почувствовать, как зачавкало под ногами. Почти за самой дорогой начиналось болото. Вот как, отстранено думал он, она их наколото вызвала, вот оно, значит, как… Ему казалось, что впереди мечутся неясные тени, но туман настолько искажал видимость, что невозможно было точно определить, кто здесь и на каком расстоянии. Надо решаться, а он даже имени ее не знает.
— Послушайте! — крикнул он, так и не придумав обращения. — Я не с солдатами! Я за вас!
Кто-то вынырнул рядом, и Оливер скорее носом учуял, чем увидел, что это один из парней Роланда. И свист палаша услышал, не видя клинка. Успел блокировать удар, но палка переломилась. Противник снова занес палаш, но левая рука Оливера как бы сама собой выхватила стилет из-за пазухи и вонзила его в приоткрывшийся во время атаки бок солдата. И, не успев осознать, что убил человека, Оливер потянул руку назад. Стилет с чавканьем вышел из тела, плавно сложившегося у ног Оливера. Мелькнул острый кадык, заросший подбородок. Он так и не узнал, кто это был. И почувствовал, что у него за спиной кто-то есть. Но прежде, чем обернулся, услышал:
— Где последний?
Это был тот голос.
А потом до него дошел смысл вопроса.
— На дороге. Я его оглушил.
И только тогда обернулся. Но видел он ее смутно. Темная фигура с арбалетом в руках. Только арбалет он и разглядел. А лицо как-то не определилось.
— А ты кто?
Все подробные объяснения прозвучали бы глупо, поэтому он просто сказал:
— Путник. — И хотел было задать такой же вопрос, но решил, что это было бы еще глупее.
— Ладно, — сказала она. — Иди на дорогу. Развяжи женщину. А я тут стрелы свои соберу.
Вот чем она их. Арбалетный болт доспех пробивает, не то что куртку с медными бляхами. «Дурак! — выругал он себя. — А ты чего ожидал? Адского огня?»
Узница по-прежнему лежала в телеге, но, увидев, что он приближается к ней со стилетом в руке, закричала, и даже когда он перерезал веревки на ее руках и ногах, кричать не перестала. Это был отчаянный, полный жути вой, и он напугал Оливера гораздо больше всего произошедшего на болоте. Он взглянул на свои руки, увидел, что на стилете все еще кровь солдата, и торопливо принялся вытирать его о рогожу. Женщина продолжала кричать уже с какой-то безнадежной натугой, по грязно-бледному ее лицу катились слезы.