Открыватели дорог

На пойме дикой уральской реки четыре человека надолго прощались с привычным, обжитым миром.

Проводник потоптался на месте, сказал извиняющимся голосом:

—

И от этих простодушных слов, прозвучавших как признание чужого подвига, несоразмерного слабой душе проводника, всем стало словно бы холодно и тревожно.

Начальник экспедиции Колыванов, широкоплечий, крупный человек с худым, до предела утомленным лицом, отозвался первым:

— А мы вас и не зовем!

Сказать он хотел равнодушно, но помимо его воли слова прозвучали враждебно.

Чеботарев, молодой еще и по молодости лет чересчур прямодушный, буркнул:

— Чего слезу льешь? Не на поминки позвали!

Старый охотник Лундин — третий член экспедиции — торопливо раскрыл кисет, протянул книжечку папиросной бумаги:

— Закури на дорожку…

— Какая моя дорога, до дому да на печку, — нехотя ответил провожатый, но бумагу взял, стал медленно скручивать папиросу, будто хотел оттянуть время прощания. Чеботарев досадливо ждал, когда кончатся эти длинные церемонии. Ему как будто не терпелось ринуться вперед, в неизведанное, хотя это неизведанное грозило опасностями, а может, и прямой бедой. Не стал бы иначе провожатый делать этакое скорбное лицо и вроде бы извинять себя за то, что не идет с ними. Но Чеботарев только что хорошо отдохнул во время дневки на последнем лесном кордоне, вымылся в бане, вчера даже выпил немного и теперь был готов к любым приключениям. Тем более что он не знал точно, какие такие приключения могут случиться в парме, как уральцы называют свои нехоженые и немереные леса. К тому же молодость самонадеянна, ей все кажется простым. И слова «на зиму глядя», сказанные провожатым, не произвели на Чеботарева никакого впечатления.

Четвертый член экспедиции, женщина, Екатерина Андреевна Баженова, геодезист и гидролог, инженер из главного управления, молчала, тоскливо глядя назад, где над поймой, на крутом взлобке над рекой стояли такие теплые даже и на вид домики лесного кордона. За время путешествия по парме, продолжавшегося уже десять дней и прерванного однодневным отдыхом, она, кажется, отчаялась в своих силах, и одна лишь воля толкала ее снова в путь. Но и воля иной раз дает трещинку — вот в эту трещинку и просочилась сейчас печаль об утраченном так быстро уюте. Дальше, на те почти двести верст путей, обходов, болот, рек и гор, которые этим людям предстояло преодолевать «на зиму глядя», такого отдыха больше не будет, придется идти до конца, до прииска Алмазного, где экспедицию ждут с нетерпением, принесет ли она победу или поражение, — все равно! Так надо ли так мучиться, утомляться, страдать, если тем все равно? Вот о чем думала сейчас инженер Баженова, глядя назад, где оставались теплый приют, речной путь, а если река станет, так санный, к большому городу, к уютной одинокой квартире, к сослуживцам, к привычному письменному столу. Стоило ли ей, тихой женщине, вступать в странный спор, разгоревшийся между маленьким инженером Колывановым и заместителем начальника строительства новой железной дороги Барышевым, для решения которого и пошла эта малолюдная, необеспеченная экспедиция? Правда, где-то далеко позади идет еще один отряд, более подготовленный, сильный, но он так безнадежно отстал, а времени осталось так мало, что только на рысях можно было бы преодолеть оставшиеся километры тайги, болот, гор, чтобы что-то успеть доказать. И вот Колыванов идет «на рысях»!

Колыванов тихо сказал:

— Пошли!

И ровным шагом тронулся вперед, как будто на плечах у него не было никакого груза, никаких забот. А ведь известно, что порою заботы бывают тяжелее любого груза.

Екатерина Андреевна пошла следом.

Провожатый задержал охотника, сказал, понижая голос:

— Приглядывайся к следам, Семен! Две недели назад в согру двуногий волк забежал. Сухарей нес мешок, ружьишко, но шел не по тропе. Хоронился от всех. Я его нечаянно увидел, но окликать не стал, поопасился. Бог его знает, чем его ружьишко заряжено, то ли бекасинником, то ли жаканом…

Чеботарев невольно прислушался к этому странному разговору. Столько-то он уже знал об уральских лесах, чтобы понимать: в согре, лесном болоте, тянущемся порой на сотни километров, волку, да еще двуногому, делать нечего. Лундин поспешно спросил:

— Признал его? Кто?

Досадуя на свой страх, но все же только шепча, провожатый ответил:

— Да все этот золотнишник длинношеий! Чтоб ему земля стала пухом!

Не к месту сказанное присловье рассмешило Чеботарева, да и Лундин, видать, успокоился, сказал сухо:

— Ну, он от роду пугливый. Матка пустым мешком по башке стукнула.

Но провожатый все шептал, делая страшные глаза:

— Не говори! На что-то решился, если шел тайно!

В это время Колыванов, уже издалека, позвал Чеботарева, и конца разговора он не слышал.

Провожатый отстал наконец, теперь они были наедине с лесом.

Сама по себе рекогносцировочная эта разведка была нетрудной. Колыванов нивелировал и зарисовывал кроки только в особо сложных местах, где для будущей железной дороги пришлось бы искать длинные, кривые подходы, рыть шурфы, чтобы определить плотность пород. Но главную работу должны делать рабочие отставшей группы, — они и задержались-то из-за сложности этого дела. Группа Колыванова обязана была начерно проложить трассу по кратчайшему направлению. Хотя давно известно правило, что кратчайшее направление есть прямая между двумя точками, в железнодорожном строительстве это не всегда оправдывается. В действие вступают время и деньги. Барышев, например, предложил такую трассу, что она удлиняла будущую дорогу почти на сто километров и удорожала строительство на сорок миллионов, однако выбрал он самый легкий, по его мнению, для строителей вариант. А Колыванов утверждал, что его удешевленный вариант ничуть не труднее. Вот и придется теперь им четверым прошагать этот путь своими ногами, поскольку никаких дорог тут пока для них не построили…

Лундин споро шагал вперед и скоро обогнал Чеботарева. Но Чеботарев видел, что охотник куда пристальнее приглядывается к редким следам человека в парме. А человек и в этой богом забытой местности все-таки бывал. О том говорили следы, вроде затеса на лиственнице или срубленного дерева, и следы, приметные одному Лундину. Впрочем, Лундин свои открытия не таил. Только на прямой вопрос Чеботарева, выждавшего, когда старик кончит затесывать мету, и поинтересовавшегося: «Что это за волчище, о котором вы с провожатым говорили?» — нехотя ответил:

— Мало ли в лесу волков ходит!

Однако малость погодя сам же Лундин попросил, если кто завидит приметный признак, оставленный прохожим в лесу, немедля на этот признак указывать…

После этого оказалось, что не один Лундин видит в лесу самые разнообразные следы человека. Проходил час, другой, и вдруг то Колыванов, то Чеботарев, то даже и замученная трудной дорогой Баженова восклицали:

— Затес на лиственнице!

— Надломленная ветка!

— Чумпель у родника!

Чумпель — так называл Лундин встречавшиеся у родников искусно свитые из бересты рога для питья. Пить из них было вкусно. В них набирали ягоды. При нужде в них можно было даже чай кипятить, только не на огне, а раскаленными камешками. Правда, такой нужды не было, но Чеботареву, да и Екатерине Андреевне нравились эти нехитрые посудины.

Лундин неторопливо подходил, объяснял: ветку надломил охотник, шел с грузом, видно, в свою избушку. Затес на лиственнице оставил геолог, еще в прошлом году; сколотое место на дереве затекло смолой, лиственница долго не темнеет, затес виден издалека. А вот эту замету вроде тамги, две зарубки под углом, похожие на рога молодого оленя, оставили остяки, значат они, что неподалеку есть ягельник. Но при виде иной заметы Лундин хмурился и отмалчивался от вопросов.