Откуда он
Шрифт:
Можно предположить, что в семена ноготков случайно попало семя неизвестного науке растения, скрывающегося... где? Не знаю. С равной вероятностью можно назвать Уссури, Тибет, Якутию. Это предположение сразу вызывает целый ряд серьезных возражений. Как могло такое бросающееся в глаза растение остаться до сих пор незамеченным? Как попало его семя в московский цветочный магазин? А может быть, в Малаховку оно попало благодаря ветру?
Не окажется ли, что этот цветок - результат какой-то уродливой мутации? Сомнительно. Слишком закономерно и целесообразно действуют его органы, и слишком он не похож на известные нам растения; я затрудняюсь даже определить его класс. Ставим поэтому после слова "мутация" большой вопросительный знак.
– А тут, - голос Юрьеве зазвучал почти торжественно, - учитывая все особенности
От неожиданности я даже подскочил.
– Как не земное? А какое же, космическое? Но это беспочвенная фантастика.
Юрьев пожал плечами.
– Эта последняя гипотеза не более фантастична, чем предыдущие. Укажите мне на ее научную несообразность, и я откажусь от нее тотчас. Как семя пересекло космическое пространство? Даже атмосфера Земли своей подвижностью напоминает кипящую воду. Могучие воздушные потоки беспрерывно поднимаются из тропосферы в стратосферу. На многих других планетах воздушная оболочка еще подвижней. Достаточно вспомнить ураганную атмосферу Юпитера или облачное покрывало Венеры. Вполне возможно, что вертикальные токи воздуха на Юпитере или другой подходящей планете подхватывают с поверхности мельчайшие споры и семена растений и выносят их за пределы атмосферы. Там они подвергаются действию светового давления, которое словно "выдувает" их из зоны притяжения. Так, мельчайшие, порядка 0,00016 микрона, споры и семена - а на большие по размеру световое давление оказывает слабое воздействие - невольно становятся путниками вселенной, странствуя по ее просторам до тех пор, пока их не захватит гравитационное поле какого-нибудь небесного тела. Такие споры, вылетев, допустим, с Земли, могут достичь Марса за 20 дней.
– Но чудовищный холод, отсутствие воздуха и воды, наконец смертоносные ливни космических лучей! Вы забываете о них!
– Ничуть. Физик Беккерель доказал, что обезвоженные споры папоротника, некоторых мхов и водорослей переносят температуру жидкого гелия, то есть -271ь. Доказано также, что отдельные споры, особенно при низких температурах, когда замедляются все химические процессы, могут веками сохранять жизнеспособность без воды. А воздух, точнее - кислород воздуха, не нужен даже некоторым живым существам: серобактерии могут, например, обходиться без него. Что касается ультрафиолетовых и космических лучей, то в значительной дозе они губительны для всего живого. Но смертельны-то они не вообще для живого вещества, а для живого вещества Земли, которому незачем было приспосабливаться к их воздействию. Атмосфера и озоновый экран неплохо защищают Землю как от космических, так и от ультрафиолетовых лучей. И заметьте, к той дозе лучей, которая достигает дна воздушного океана, земные растения приспособились отлично. Так почему мы должны отрицать способность живых организмов к приспособлению? Отчего мы так уверены, что в других условиях они не могли привыкнуть к большей дозе космических и ультрафиолетовых лучей? Какие у нас есть доказательства против? Никаких. Следовательно, почему бы в атмосферу Земли не могли попасть споры и семена, благополучно переправившиеся через мировое пространство? Конечно, чтобы такое семя попало на Землю и нашло здесь благоприятные условия для произрастания, требуется исключительно счастливое сцепление обстоятельств. Исключительное, но все-таки не невозможное. Так, к примеру, можно заранее сказать, что среди миллиардов скатанных водой и воздухом камней по теории вероятности обязательно окажется один, принявший форму человеческого черепа!
Если представить, что местом рождения этого растения действительно является другая планета, то его необъяснимые с земной точки зрения свойства становятся почти понятными. Климат той планеты суров - отсюда необходимость темно-фиолетовой, почти черной окраски, вбирающей максимум световых лучей. О суровости климата говорит также чуткость цветка к теплу. Меня смущает, правда, серебристый цвет полумесяца. Он должен быть скорее черным, чем белым.
– А почему он поворачивается в определенное время?
– Потому, очевидно, что в это время там, над поверхностью той планеты, проносится чужое нам солнце, лучи которого полумесяц и ловит.
С понятным чувством волнения мы невольно подняли глаза вверх,
– Я вижу людей, скептически пожимающих плечами, - продолжал Юрьев.
– Я понимаю их, хотя и не могу оправдать. Мы слишком привыкли думать, что необычное живет в научной лаборатории, в глубинах моря, в горных высотах и пустынях, но никак не в окружающем нас мире. Это ошибка. Необычное живет рядом с нами. Но мы удивительно невнимательны и равнодушны. Сколько не сделано открытий только из-за рыбьих свойств нашего глаза, кто подсчитает? Ведь в банальном падающем яблоке увидел необычное только один человек Исаак Ньютон. Надо уметь отыскивать необычное в обычном мире. И фантазировать тоже надо. Без фантазии весь мир окажется заслоненным ближайшим к глазам предметом - собственным носом.
Впрочем, хватит философии. Быть может, все гипотезы, выдвинутые здесь, окажутся неверными. Завтра с первым поездом я привезу необходимую аппаратуру, и мы начнем исследования.
Голос, небрежно напевавший: "Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка?" прервал Юрьева. На дорожке из-за кустов показался длинноногий парень, ведущий за руль велосипед, - сын Степана Кузьмича, студент электротехнического техникума. Темные светофильтры, надетые несмотря на сумерки, делали его продолговатое, бледное лицо похожим на лицо слепого. Это был юноша, искренне считающий мотоцикл новейшей марки высшим достижением человеческого ума, а удачный гол - лучшим проявлением мужской силы. Иногда в разговоре с ним мне казалось, что он смотрит на жизнь как бы со дна глубокой ямы, края которой резко и навсегда очертили его умственный горизонт, а спасительная глубина надежно укрыла от волнений ум и сердце.
– Олежек, - позвал Степан Кузьмич сына, - посмотри, какое у нас чудо выросло!
Олег прислонил велосипед к кусту, сунул руки в карманы брюк и, продолжая мурлыкать "Мишку", подошел к нам.
– Чудеса в решете, вроде твоей голубой розы, милый папа. В наш атомный век все делается наукой, - снисходительно поправил он отца.
– А цветочек симпатичный. Дай его мне, он ужасно понравится моей девочке.
– Что ты, что ты! Этот цветок, может быть, попал к нам с другой планеты!
– Ха-ха-ха-ха! Ой, уморил, па! Вечно у тебя фантазия. А цветочек был бы неплох в букете, ребята лопнули бы от зависти. Правда, папа, где ты такой достал? Впрочем, сейчас мне некогда смотреть на твое "чудо". Гуд бай!
Когда он укатил, Степан Кузьмич, словно извиняясь, сказал:
– Только девушки да футбол на уме. Известно, дело молодое.
– Пора ехать, - Юрьев поднялся, - Степан Кузьмич, на вас возлагается наблюдение за растением на время нашего отсутствия. Записывайте все и обязательно с точным указанием времени: это очень важно. А завтрашний день, я надеюсь, одну из наших гипотез превратит в теорию. Пока что я возьму образчик вещества.
Достав перочинный нож, Юрьев попытался отрезать конец листа. К нашему удивлению, нож скользнул по кожице.
– Новый факт! Это растение тверже стали! Попробуем отколоть.
Степан Кузьмич принес молоток и небольшую наковальню. Лист оказался хрупким и обломился от первого же удара. Юрьев завернул обломок в носовой платок и положил в футляр пенсне.
Рано утром следующего дня я был разбужен стуком в окно. У крыльца стоял Юрьев, тяжело нагруженный аппаратурой.
– Скорей, скорей, - торопил он меня, пока я одевался.
– Ах, сколько времени зря потеряно!
– Вы определили растение?
– Нет. Я установил только, что оно не известно ботанике. Как досадно, что вы сразу не поехали ко мне!
На полпути мы неожиданно увидели бегущего к нам Степана Кузьмича. С нечесаными, развевающимися волосами, размахивающий руками, он нелепо выглядел на безмятежной перспективе спящей улицы.
– Несчастье!
– задыхаясь от бега, прокричал он нам еще за десять, шагов.
– Цветок исчез! Начисто...
– Как исчез?
– Нету! Пусто.
Через минуту мы стояли перед голой клумбой. На том месте, где рос удивительный цветок, зияла воронка. У нас было чувство, словно мы стоим перед могилой. Юрьев сжался, точно его придавила тяжесть аппаратуры. Степан Кузьмич кружился по саду, натыкаясь на кусты и издавая, бессвязные восклицания. Я молчал, убитый нелепостью случившегося.