Шрифт:
Дмитрий Биленкин
Откуда он?
Юрьев все еще не решается выступить с научным сообщением о появлении на Земле в июне 1958 года неведомого творения природы. Я его понимаю. В подтверждение своих слов он не может представить толстого журнала наблюдений, диаграмм, фотографий и таблиц анализов - тут легко прослыть мистификатором.
По-моему, однако, все же лучше выслушивать упреки в ротозействе, чем дальше молчать о случившемся.
Упреки мы, конечно, заслужили. Нас подвела будничность обстановки. Никто из нас, даже Юрьев, хотя он теперь и отрицает это, не допускал и мысли о том, что можно встретиться с необыкновенным явлением природы в дачном подмосковном поселке. Улицы с гуляющими дачниками, крючкохвостыми дворнягами и белыми
Быть может, невольный виновник всей истории Степан Кузьмич Мизгин сухонький старичок с неулыбчивым взглядом табачных глаз из-под насупленных бровей. Уже несколько лет живет он пенсионером а своем маленьком домике на станции Малаховка с женой и младшим сыном. Степан Кузьмич, бывший портной одного из московских ателье, страстный цветовод.
В подборе цветов Мизгин руководствуется исключительно собственным вкусом. С грядок и клумб изгнаны, например, пышноцветная гортензия и лишенные аромата "стружечные", как он называет, астры. Зато роз, чайных, белых, махровых, ремонтантных, плакучих, сорта "мадам Баттерфляй", масса. Степан Кузьмич мечтает вывести воспетую поэтами Востока несуществующую в природе голубую розу. Ему даже удалось заставить лепестки одного из сортов бель" роз принять голубоватый оттенок, Но голубой розы он еще не получил и, я думаю, никогда не получит: слишком шаблонными способами он пытается достичь этого.
Числа двадцатого июня Степан Кузьмич вскопал возле скамейки перед кустом бело-голубых роз клумбу, удалил из замусоренной земли фарфоровые черепки, осколки кирпича, ржавую дверную петлю и посеял ноготки, после чего прикрыл посев шатром из еловых веток, чтобы соседские куры не устроили на клумбе пылевой ванны.
По замыслу Степана Кузьмича желто-красный цвет ноготков должен был лучше выделить нежную голубизну выведенного им сорта.
Утром на следующий день Степан Кузьмич заметил в просвете еловых лап что-то синеватое. Решив, что это черепок, не замеченный им ранее, старик нагнулся, чтобы выбросить его. К счастью, в эту минуту на носу Степана Кузьмича находились круглые портновские очки. Поэтому рука его вдруг замерла над клумбой: то, что Мизгин принял за черепок, оказалось фиолетовым ростком растения, Рассмотрев остроконечный сантиметровый побег, Степан Кузьмич только пожал плечами. Фиолетовые ноготки были для него новостью.
Я художник. Профессия требует от меня умения различать тончайшие оттенки красок, ведь цвет - это настроение картины.
Цветы, как ничто другое, учат нас, художников, видеть цвет первозданно-свежим, звонким и гармоничным. Они настоящий учебник цветовидения, притом неисчерпаемый.
В то лето я жил на даче неподалеку от Мизгина. Любовь к цветам, хотя источники этой любви и не совсем совпадали, сблизила нас. К вечеру ближе, после того как уставшие пальцы отказывались держать кисть и в глазах от напряжения начинали дергаться прозрачные волнистые полосы, я иногда заходил к Степану Кузьмичу посидеть часок-другой, послушать неторопливые старческие рассуждения.
Во второй половине дня двадцать четвертого июня я зашел, по обыкновению, к Степану Кузьмичу.
Хозяин не повел меня, как обычно, смотреть распустившийся бутон какой-нибудь розы и не стал угощать клубникой со сливками. Он казался озабоченным.
– Хорошо, что вы зашли.
– Степан Кузьмич взял меня за локоть.
– Может быть, вы назовете мне это растение.
Он подвел меня к клумбе с посеянными ноготками и снял закрывавшие ее ветки. Я увидел взрыхленную, в сухих комочках землю. Ростки ноготков еще не показались, и на первый взгляд единственной достопримечательностью клумбы могла служить только высохшая шкурка дождевого червя в центре.
– Вы не туда смотрите, - указал Степан Кузьмич, - вот оно.
Теперь я обратил внимание на торчащее сбоку клумбы пятисантиметровое растение. Матовая, без блеска, поверхность шестигранного стебля казалась покрытой густым слоем темно-фиолетовой сажи. Стебель венчала толстая луковица, испещренная белыми крапинками, рисунок которых напоминал пучок силовых линий магнитного поля, выделенный редкими крупинками железа. Полюсом рисунка служило острие луковицы.
От стебля под острым углом отходили прямые и плоские ланцетовидные листья, заканчивающиеся овальным срезом, что делало их похожими на лезвие столового ножа. Листья тоже были фиолетового цвета, но отличались глянцевой поверхностью. В крае они слегка просвечивали, словно мутное стекло.
Я наклонился к клумбе, чтобы лучше разглядеть заинтересовавшее меня растение, и тут же отпрянул назад. Луковичка вдруг раскрылась. С легким щелчком из нее на тонком волосяном стебле выдвинулся матово-серебристый полумесяц, который мгновенно повернулся ко мне плоской стороной, словно приглашая полюбоваться. Едва я отскочил, как полумесяц спрятался, и створки луковички опять сомкнулись с прежним щелчком, напоминающим щелчок фотографического затвора.
Над нами шумели березы, сквозь листву на кусты роз, цветники, голую клумбу сыпался золотой дождь солнечных бликов, вспыхивая на цветах языками разноцветного пламени. За изгородью кричали соседские гуси, скрипела детская коляска, слышался сердитый женский голос: "Васька-а! Не кидай камни в нашего петуха - уши оборву!" Это был привычный мир, в котором не найти места чудесам. Я протянул руку к луковичке, и ее створки снова распахнулись.
– Степан Кузьмич, что это такое?
– А вы не знаете?
– Нет, я же не ботаник. Почему оно раскрывается да еще щелкает?
– Стручки акации, когда созревают, тоже щелкают - не велико диво.
– А полумесяц? Поворачивается, прячется...
– Полумесяц, полумесяц!
– с видимым раздражением ответил Степан Кузьмин.
– Что особенного в полумесяце? Росянка вот мух заглатывает, и то никто не удивляется. А насыпьте росянке опилок, думаете, она будет их есть? Как бы не так. Я вот другое думаю: какой шутник подкинул в семена моих ноготков семечко этого фиолетового урода?.. Позор ведь на мою голову! Узнают, чего доброго, соседи, так засмеют: сеял, мол, Степан Кузьмич, репу, а вырос у него арбуз! А я, главное, и не знаю, что это такое выросло.
"А может быть, это какое-нибудь экзотическое растение?" - вертелся у меня на языке вопрос. Но я вспомнил о карликовых криптомериях японцев, о семье тюльпанов, рожденной упорным трудом многих поколений голландцев, о десятках тысяч различных сортов цветов, выведенных за века армией цветоводов во всех странах мира, и промолчал. Кто знает, может быть, в Копенгагене этим "экзотическим" растением обсаживают бордюры газонов?
– Так вот о чем я хочу вас спросить, - прервал мои размышления Мизгин, - нет ли случайно среди ваших знакомых ученого, который знал бы цветы! А то прямо не знаю, что с ним и делать, - выполоть как сорняк, или оно, может быть, на что-нибудь годится... Цвет-то великолепный.
Я ответил, что знаю нужного Степану Кузьмичу ученого.
Старик обрадовался.
– Вот хорошо! Вы сманите его по-приятельски к себе на воскресенье отдохнуть. Скажите, воздух хороший, купанье, клубника. Приедет - тут уже его легко будет завернуть ко мне.
Меня задержали кое-какие дела, и в Москву я попал лишь двадцать шестого. Юрьева я застал в университете.
Юрьев - биофизик. Он окончил в свое время Тимирязевскую академию, а потом заочно физико-математический факультет университета, так как считал, что биолог без глубокого знания физики - неуч. Я не встречал человека более влюбленного в точность математического анализа и физического эксперимента.