Откуда я иду, или Сны в Красном городе
Шрифт:
А вот степные дожди сразу забывали, когда они начали сливаться с туч и понятия не имели – когда небеса решат, что налили воды на природу уже достаточно да можно хоть неделю передохнуть. Лужи в степи, на больших деревенских дворах и дорогах ничем не отличались от маленьких озёр, в городе Кызылдале ветер таскал воду и по земле, и по воздуху, забивая струями все щели в домах, на тротуарах, в одежде трудящихся, бегущих на работу и обратно. Бегущих – неверно сказано. Люди плыли по красной жиже, работая резиновыми сапогами и руками с сумками и портфелями как вёслами. Зонты никто не носил, поскольку ветры в городе за минуту меняли направление раз пять, и зонт-парус мог унести даже
Отец Илия на первой неделе разгула коварных осенних степных дождей, да ещё с ветром над красной вязкой почвой, несколько раз, быстро проплывая по грязи красной из гостиницы, промахивался мимо церкви, потому как его никто не успел предупредить, что нельзя брать зонт, нельзя надевать широкополый плащ, что сапоги надо выбирать с очень глубоко рифлёной подошвой и никогда не перемещаться по центру улицы. Только поближе к зданиям. Тогда появлялся шанс зацепиться за подоконник или угол стены, передохнуть и скорректировать направление движения, сильно изменённое косым дождиком и шумным как пылесос ветром.
У церкви не было забора, острый низкий ветер выдирал священника с зонтом из пробитой предшественниками клейкой колеи и тянул в другую сторону так, что ногами можно было не двигать и не упираться. Бесполезно. Останавливался отец Илия только там, где порыв стихал минуты на две-три. Времени, чтобы перенаправить тело на нужный курс хватало, а вот удержаться в выбранном направлении могло повезти, а могло развернуть и перебросить туда, где ты уже был полчаса назад. Вся эта пытка у слабых убивала веру в себя и тесную дружбу природы с человеком. Сильных хляби небесные и земные только бодрили и делали ещё сильнее да крепче духом.
Сухарев Виктор, мощный спортивный мужчина, покуда не приноровился к своеобразному поведению земных стихий, осенних, зимних и остальных, и очень нервничал. Его досель идеально уравновешенную психику очень сильно сотрясала невозможность управлять собой практически без серьёзных причин. Ну, дождик моросящий крохотными капельками, ну, ветерок скорый, но не ураганный же, да липучка из бокситовой породы красного цвета под ногами толщиной всего-то в ладонь – так это же не катастрофа земная, не извержение вулкана и не потоп всемирный, где конец живому существу без Ноева ковчега!
Почему он обречён к службе не поспевать, хоть и выходил с получасовым запасом времени? Он мучился и натурально заболевал. Его знобило, трясло и бледность лица, снизу прикрытого усами и бородкой, заявляло священникам и малочисленной пастве о его недомогании. Настоятель Автандил спросил Илию, отведя его к иконе пресвятой мученицы Матронушки. Кстати, облачившись в одежды церковные и находясь в стенах храма все священнослужители с прихожанами и даже если оставались один на один – всегда между собой говорили странным для посторонних ушей языком, профессиональным, церковным, заменяя простые слова изысканными религиозными, высокопарными и замысловатыми. Так было установлено издревле догмами религии. Догмы, уклад и каноны – это три кита, на которых стоит церковь и вся религия. И преступить догму, нарушить канон или традиционный уклад было для церковников и неуважением к Господу, религии, и даже своеобразным грехом. Отступление от них на службе – немыслимое дело. И никто никогда их не нарушал. Но, переодевшись в гражданское, они становились обычными Викторами, Женями, Андрюшами и ничем не отличались от обычных граждан СССР.В общем, настоятель спросил Илию заботливо:
– Ты отец Илия, не простыл случаем? Погода ещё та. Температуры у тебя нет? Поди в трапезную, скажи диакону Савелию, чтобы чаем тебя напоил с сухим шиповником, да мёду поболе дал из верблюжьей колючки. Сразу и сойдёт с тебя хворь милостию Божьей.
Выпил Илия три кружки горячего чая, мёд такой впервые попробовал с восхищением, да и, действительно, полегчало. Успокоился он и пошел к настоятелю.
– Вот я уже месяц служу благоговейно, отец Автандил, – сказал он почти печально. – А так и не приставлен тобой к должности по сану моему. Я пресвитер и место моё среди прихожан. Апостол Павел в пасторских посланиях к святому Тимофею говорит, что главная обязанность пресвитера есть проповедь. Каждый иерей должен иметь проповедь и научение церкви истинам слова Божьего.
А я иконостас ремонтирую, позолотой крою окаёмы уж почти две недели. Уголь для котельной запасаю. Двадцать тонн уж привёз из Киймы. Облачения наши – рясы отвозил в химчистку, подризники, поручи, епитрахили, пояса, фелони, набедренники, палицы… Надо всё. Понимаю. Но
Я страдаю без прямой обязанности иерея проповедовать, чистую исповедь принимать у прихожан. Таинство Покаяния вершить. Отчего сторонишь меня от истинных моих Божьих служений, отец Автандил?
– Ты не спеши, Илия, – тронул его протоиерей за толстую цепочку наперсного креста, который пресвитер прижал ладонью к груди. – Всё, что делается тобой – сан твой не оскудит. Все сегодняшние дела твои – Божьи. И творятся именем его. Здесь твоя новая обитель и к главному делу священному ты должен прийти через простой труд.
Укажи Господу нашему, что ничем церковным не гнушаешься ты, ни чёрной работой, ни пением с клироса, ни читкой глав Заветов Ветхого и Нового прихожанам, хоть это труд простого дьякона-чтеца. И уж тогда, представ пред Всевышним как всепослушный слуга его, чтящий любую храмовую надобность, трудись истово по сану своему и должным пресвитеру обязанностям. Не услышал ли ты неправоту в словах моих, священник Илия?
Смутился иерей, глаза опустил. – Да, неправ я, отец Автандил. Но не гордыня вырвалась из уст моих. Нет. Я спешу преждевременно к исполнению всего, должного сану пресвитера, от любви к Господу и прихожан ради. Прости за нелепую торопливость.
– Бог простит! Ибо праведны все дела твои в нашей обители, – Автандил перекрестил иерея. – Ступай, трудись, молитвы читай, кланяйся ликам святых в храме, молись им. А к проповедям, исповедям и Таинствам Покаяния ты приступишь через месяц. С ноября. И Бог тебе в помощь!
Поздно ночью в гостинице на шаткой деревянной кровати глядел Виктор Сухарев за окно на переполненное звёздами небо, среди которых терялись чужие неведомые миры, где обитал сущий всюду святой дух Господень, и впал не в дремоту, а в странное забытьё, похожее на то, какое испытал он пацаном в парке культуры Челябинска, где в летнем театре сидел с дружками на сеансе гастролирующего гипнотизёра. И похоже было это забытьё на сон, но во сне обычном были лишь видения, а в забытьи ты всё осознавал и мог размышлять, думать, и чувствовать мог смысл рассуждений своих.
– Вот не парадокс ли противоречивый между живым мной, Витей Сухаревым и иереем Илией? – ходила в мозге самостоятельно, без участия Виктора и не мысль вроде бы, а кем-то написанная страница готового текста, который читал ему может, ум, может, совесть, к уму никак не причастная. – Я, Сухарев, верю в Господа и должен чувствовать себя рабом Всевышнего. А ведь не чувствую. Я свободен в своих помыслах. И не Бог мне их ниспослал. В них я независим от бога и религии. Это моё! А Господу я о своём всего не докладываю. Это наглость? Гордыня?