Отличная история
Шрифт:
Да и в целом, преобразования Александра, от которых общество ожидало столь многого, оказались поверхностными и, увязнув в компромиссах между дворянскими группировками, не повлекли сколько-нибудь существенной перестройки государственного устройства
У внимательных читателей и/или слушателей сказки может возникнуть резонный вопрос – зачем приведена здесь столь куцая и односторонняя информация о правителе, в период царствования которого был повержен Наполеон? Отвечу – для дальнейшего развития сюжета нам важны только те вехи деятельности молодого императора, которые подчеркнут одну из странностей его загадочной личности – раздвоение (на котором мы в дальнейшем еще остановимся подробнее)… «К противочувствиям привычен, в лице и жизни арлекин», – писал об Александре I Пушкин. Умный
Почитатель революционно настроенного Лагарпа, считавший себя «счастливой случайностью» на престоле царей и с сожалением говоривший о «состоянии варварства, в котором находилась страна из-за крепостного строя», мечтавший о конституционном устройстве России, Александр Павлович Романов стал императором и самодержцем всероссийским Александром Первым.
О темпере и море
Начнем с того, что правители – люди. Во всяком случае, чаще всего и в основном. То есть, несмотря на специальное специфическое воспитание (а может и благодаря ему), императоры (чтоб не путаться в дальнейшем, царей этой сказки я буду называть – императорами) – так же рождаются, живут, болеют, умирают. Влюбляются, ссорятся, хулиганят, «комплексуют». Ну, в общем – живые люди из мяса и костей…
И вот… Угораздило героев нашей сказки не просто родиться в «золотой» век правления «Великой» российской императрицы Екатерины Второй, а оказаться ни больше, ни меньше – внуками шаловливой монархини и прожить пару десятилетий под ее заботливой опекой в Царском селе.
Здесь надо обязательно отметить, что о приснопамятных временах правления Екатерины II, до наших дней сохранились свидетельства, определяющие тот период не иначе как «эпоха разгула разврата и похоти». Хотя, что мы знаем о нравах наших предков вообще, по большому счету? Произведения Рабле и Боккаччо, Де Сада и Казановы скромно отнесены к «вольным шуткам» и «извращениям», а про устное народное творчество тех (в том числе) времен, собранное Александром Афанасьевым, не понаслышке знают в основном специалисты-филологи. А ведь эти и многочисленные другие источники прямо указывают на то, что до «романтизма» XIX века люди вообще особо «нравственностью» не тяготились. От откровенного промискуитета, конечно, отошли, но различного рода aventures, для разнообразия, у просвещенных дам и кавалеров практиковались сплошь и рядом. У самой Екатерины, число любовников за период царствования достигло (по списку авторитетного екатериноведа П. И. Бартенева) двадцати трех человек! Более того, венценосная бабка за два года до рождения внука Александра сама успела родить дочку, да и впоследствии, до самой смерти, не чуралась «свободных» отношений с многочисленными фаворитами.
Но вернемся к мальчикам.
Великих князей закаливали, с детства приучая к холоду, кормили в строго определенное время. Спали они на суровых волосяных матрасах, во всегда освещенной и проветриваемой комнате. За окнами детской, бывало, постреливали из пушки, чтобы мальчики привыкали к резким звукам. Образование также включало обучение танцам, верховой езде и фехтованию.
Но дело воспитания наследников не ограничивалось лишь упомянутыми дисциплинами. Психика растущих личностей страдала не только от пушечных залпов (от которых, кстати, у будущего императора развилась глухота левого уха).
За стенами комнат, отведенных для пребывания взрослеющих юношей, последние наверняка слышали многочисленные рассказы о «похождениях» удалых кавалеров, возможно и видели некоторые из них. Впоследствии, по достижении наследниками минимально возможного возраста, всемогущая бабушка наверняка устраивала внукам «опробования мужской силы», наподобие тех, в результате которых у ее 17–летнего Павла случился сын, известный историкам как Симеон Великий.
И уже в пятнадцатилетнем возрасте Александр женился на четырнадцатилетней Луизе Марии Августе, принявшей в православии имя Елизавета Алексеевна. Ранняя женитьба Александра, после которой по традиции монарх считался совершеннолетним, укрепляла опасения Павла в возможности передачи Екатериной престола любимому внуку в обход нелюбимого сына. Но его страхи оказались напрасными. В ноябре 1796 года Павел стал императором, правда, в основном для того, чтоб подготовить трон к восшествию на него все того же пресловутого Александра…
Кавалергардов сладкий век
В марте 1801-го Александру было 23 года, Константину – почти 22, Николаше – не было и пяти.
Александр, к началу царствования, успел изменить молодой супруге с девицей постарше – княжной Софией Всеволжской. Став женщиной, София стала и матерью. Но этот незаконнорожденный сын стал единственным ребенком мужеского пола, который так нужен был Александру. В 1800 году Александр с супругой Елизаветой Алексеевной похоронили первого своего ребенка – годовалую доченьку Марию.
Но что интересно. Хоть мы здесь и отметили появление у Александра сына, факт его отцовства подтвердить невозможно. Вообще, народная молва записала Александра в категорию бесплодных, и даже две рано умершие дочки, которых принесла ему супруга, якобы не от него, хоть он и признавал отцовство.
Вот и дочь от связи с Марией Нарышкиной, Софья Дмитриевна, вроде бы и приписывается Александру, но, в то же время, неопровержимых подтверждений этому нет.
Супруга же, Елизавета Алексеевна, спустя пять лет брака с императором величайшей державы, в девятнадцать лет, вступает в интимную связь с его близким другом Адамом Чарторийским, а спустя еще семь лет рожает вторую «дочку Александра» от кавалергарда Алексея Охотникова.
Получается – будучи венценосными супругами, молодые царственные особы пускались во все тяжкие, не стыдясь ни людей, ни Бога? Единственно, что может логично объяснить мнимую «развратность» монархов – желание правдами и неправдами родить наследника.
Александр же, по всей видимости, детей иметь не мог…
Проблемы с женщинами были и у Константина.
Женился он в возрасте шестнадцати лет на четырнадцатилетней принцессе Юлианне-Генриетте-Ульрике Саксен-Кобург-Заальфельд, принявшей в православии имя Анна Федоровна. И видимо так уж плохо все складывалось у супругов, что история донесла до нас лишь упоминания об издевательском, подчас садистском, отношении цесаревича к бедной девушке. Чем были вызваны странные «ролевые игры» Константина – можно только предполагать. Наиболее вероятной представляется попытка таким образом «встряхнуть» ущербное либидо.
Психо-физической ущербностью, вероятно, объясняется и групповое насилие над очаровательной женой состоятельного французского негоцианта месье Араужо. 10 марта 1802, в преддверии годовщины убийства отца, Константин со товарищи, организовал похищение несчастной девушки и грубое насилие над ней, приведшее мадам Араужо к смерти… Причем, сам Константин, все равно ничего не смог…
Грязное дело с трудом замяли. Александр I повелел напечатать и разослать по Петербургу особое объявление, согласно которому, великий князь Константин Павлович никакого касательства к происшедшему не имел. Однако несчастную жену Константина – великую княгиню Анну Федоровну, официальные разъяснения не убедили. Спустя месяц после этой истории она навсегда уехала из России. Как весьма деликатно написал историк Н. Чечулин: «Ближайших поводов ее отъезда мы не знаем, но известно, что она не была счастлива со своим супругом»…
Константин на некоторое время притих. По примеру брата признал своим сыном ребенка фаворитки Жозефины Фридрихс, хотя, по свидетельству гусара и поэта Дениса Давыдова («Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче»): «…цесаревич не мог иметь детей по причине физических недостатков, но госпожа Фридрихс, …будто бы родила от него сына, названного Павлом Константиновичем Александровым. Хотя его императорское высочество лучше, чем кто-либо, мог знать, что это был не его сын и даже не сын г-жи Фридрихс, надеявшейся этим средством привязать к себе навсегда великого князя, но он очень полюбил этого мальчика; состоявший при нем медик, будучи облагодетельствован его высочеством и терзаемый угрызением совести, почел нужным открыть истину цесаревичу, успокоившему его объявлением, что он уже об этом обстоятельстве давно знал…».