Отличный парень

Арноти Кристина

— Какую политику?

— Коммунистическую.

— Это не политика, а диктатура. Диктатура исключает политику. Все диктаторские режимы осуществляют внешнюю политику, но не ведут никакой внутренней.

— О! — восклицает Анук. — Мой отец был бы в восторге от вас, да и мой муж тоже…

— Почему же? — спрашивает он.

— Вы бы порадовали их, как американец-антикоммунист. Мой отец и мой муж буквально молятся на Америку, как на форпост антикоммунизма. С вашими взглядами вы были бы у нас в доме желанным гостем. Отец устроил

бы в вашу честь ужин при свечах. Он встретил бы с распростертыми объятиями героя, который спасает Европу и его личное благосостояние. Я вам не сказала — впрочем, это не имеет никакого значения, — мы, то есть наша семья, владеем огромным состоянием. Мы богатые до отвращения люди.

— Почему до отвращения? — спрашивает Стив. — Если люди честно заработали кучу денег, то они не заслуживают оскорбления.

— Потому что все картины гениальных художников должны быть достоянием нации. Сокровищами, которыми в настоящее время владеет мой отец, можно заполнить по меньшей мере три музея. Мы с ним бежим на перегонки. Он знает, что наступит день, когда я унаследую его богатство и раздам его… Он уверен, что будет долго жить, чтобы помешать мне. Я же хочу пережить его, чтобы восстановить справедливость. Однажды я получу в наследство несметные сокровища…

— Если вы доживете, — говорит с задумчивым видом американец. — Кто может дать гарантию того, что вы проживете много лет? Кто?

— Мы с отцом верим в то, что будем долгожителями… Поживем — увидим… Неважно. Если Народный фронт придет к власти, то мой отец не сможет ничего сделать… Его собственность будет национализирована, как национальное достояние. Я же с той поры, как решила вести себя благоразумно, не нашла ничего лучшего, как выйти замуж… В ожидании перемен к лучшему…

— А что вы делали раньше? До того как решили вести себя, как вы говорите, «благоразумно»?

— Я боролась.

— Как?

— Как могла… Мне хотелось разрушить все…

— Все разрушить? — переспрашивает с беспокойством американец. — Это уже насилие. Ненавижу насилие. Насилие — не выход из положения.

— Но шаг к решению проблемы, — говорит Анук.

— Какой проблемы?

— Освободиться от отвращения, которое подступает к горлу.

— Кому?

— Молодым, в особенности из зажиточных или богатых семей…

— Почему?

— Потому что, если судить по нашей семье, именно в таких семьях и создается благоприятная почва для революций.

— Вы говорите глупости! — восклицает Стив.

Он нажимает на газ. Вдали виднеется скопление народа, затрудняющее движение.

— Потому что молодые люди из богатой среды знают, что нет решения их проблемы. Они усвоили, что их родители могут купить все. Деньги создают отношения, а отношения создают деньги, еще и еще… Власть — это деньги, которые все позволяют… Например, финансировать избирательную кампанию…

— У нас тоже отдельные богатые люди частично финансируют выборы… Это вовсе не говорит о том…

— Этим

все сказано! — восклицает Анук. — Вам не понять, что заставляет богатых молодых людей примыкать к левому движению? Только безысходность. Всевластие денег. Молодому человеку из рабочей среды ближе всего коммунистические или социалистические партии, дающие надежду на улучшение его жизни… Это партии порядка! В то время как в крайне левые партии идут отчаявшиеся. Они хотят разрушить все до основания… Вот я…

— Вы, — говорит Стив, — мне кажется, представляете опасность для общества, большую, чем эпидемии. Вы проповедываете самое негативное в мире… Подстрекаете к насилию…

Толпа уже совсем близко.

— Это все равно что спровоцировать катастрофу, — произносит Стив с металлическими нотками в голосе.

— Одними разговорами, — замечает Анук.

— Достаточно одного желания, — говорит американец.

Он снова сбивает ее с толку. Последнюю фразу он произносит почти без акцента. Анук поворачивает голову и смотрит на него, чтобы убедиться, что рядом сидит один и тот же человек.

— Кто же хочет спровоцировать катастрофу? — спрашивает она.

— Вы… И такие, как вы… Революция есть не что иное, как серия искусственно вызванных катастроф… Такими же несознательными людьми, как вы… и вашими приятелями…

— У меня нет больше… приятелей… — говорит она с тоской. — Деньги держат меня в золотой клетке.

— Вы и ваши единомышленники, — произносит Стив почти сквозь зубы, — настоящая чума… Нет более никчемных и бесполезных людей, чем вы и вам подобные…

Его руки вцепились в руль с такой силой, что побелели фаланги пальцев.

— Вы нужны только для того, чтобы вас использовать в качестве марионеток для пропаганды необходимости диктатуры. И неважно, какая это диктатура, левая или правая…

Они поравнялись со скоплением народа. Стив сбавил газ. Они уже почти остановились. И, перед тем как дорожный полицейский пропустит их машину Анук успевает разглядеть на обочине дороги залитого кровью человека на носилках, груду искареженного железа, покрытого белой пеной, которую другой полицейский густой струей выливает из огнетушителя.

— Проезжайте! Проезжайте! — кричит полицейский.

Он нетерпеливо машет рукой.

— Быстрее, быстрее.

— Я хотел показать вам, к чему приводит насилие, — говорит Стив.

Его лицо сейчас белее полотна, а зубы стиснуты так крепко, что кажется, у него свело челюсти. На секунду он прикрывает глаза.

Залитое кровью лицо. Зрелище не для слабонервных. Кровь хлещет фонтаном. На лице пострадавшего в автокатастрофе застыла гримаса отчаяния. Возможно, человек зашелся в крике от нестерпимой боли… Тра-та-та — одна автоматная очередь… Тра-та-та еще и еще… Нет… Чей-то крик… Крик переходит в предсмертный хрип… Н-е-т…

— Вести машину лучше с открытыми глазами, не правда ли? — спрашивает Анук.