Отмеченные лазурью. (Трилогия)
Шрифт:
Только Камушку казалось странным, что управлял этим поселением не священнослужитель, а маг. Согласно обычаю, именно священнослужители из святилища Милосердия занимались благотворительностью. Но тут, похоже, именно Круг содержал за свой счет самых юных обитателей, давал им образование и работу. И только упорные расспросы позволили вытянуть из Монеты всю тайну до конца.
«Я не стал сразу это говорить. Многие люди плохо себя чувствуют в присутствии даже одного мага, а уж если их полпоселка — это полная катастрофа. А я хотел, чтоб вы тут остались».
Камушек кивал головой, хотя и не до конца понимал его.
«У многих тут есть магические таланты, хотя обычно они очень слабые. Как бы недоделанные. Почти маги», — пояснил Монета.
Почти маги. Камушек прекрасно знал, что слишком разросшийся талант может покалечить тело. Ведь такое произошло с ним самим. Но, видно,
«У тебя и твоего брата нет дара, вот я и подумал, что это может вас смущать или раздражать», — смущенно закончил Монета.
Камушек с трудом скрыл веселость. Бедный Монета! Если б он только знал, как именно одарены его гости!
Камушек оказался неожиданным даром богов для Медного. Стражник слов, который до сих пор вел хроники и счета, уехал, а на его место еще никого не прислали. Повелитель ветров еще как-то справлялся со счетами, но начертание сложных символов письменного языка ленгоре превышало его возможности. Паренек — наконец умытый и переодетый в чистую тунику Монеты — выглядел значительно более привлекательно, чем при первой встрече. Но он был слишком скрытный и не давал втянуть себя в разговоры, хотя Повелитель ветров старался изо всех сил и использовал все свое знание языка жестов. Парень приходил каждый день, чтобы переписывать с растрепанных клочков заметки Медного и приводить в порядок хозяйственные счета. Под сурдодиктовку Повелителя ветров он заполнял хроники аккуратными знаками. Только иногда, тоже жестами, задавал какой-то вопрос по работе, но никогда не касался отвлеченных тем и не обращал внимания на личные вопросы, которые маг хитро пытался ему между делом подсунуть.
А у Понурого зато был совсем другой характер. Он болтал и за себя и за брата, обычно расцвечивая чуть ли не каждую третью фразу беззаботным смехом и не всегда понятными шуточками. Но Медный очень быстро пришел к выводу, что вся эта болтовня — сплошная чушь, где правда мешается с враньем, точно мак с пеплом, и никому бы не удалось отделить одно от другого. Но не любить этого веселого шалопая было нельзя.
Мастерская Монеты очаровала и Камушка и Пожирателя Туч. Молодой художник в первый же день с определенной гордостью показал им свое обиталище. Внутри его хаты находилось одно большое помещение, загроможденное предметами, совершенно необходимыми молодому художнику для существования. Там стояли два больших стола, заваленных бумагой и инструментами, уставленных десятками глиняных посудин, мисочек и стеклянных банок с таинственным содержанием. Мольберты, слегка наклонный пюпитр с застежками, пресс и полки, прогибавшиеся под кучей разнообразных предметов, которые на первый взгляд казались обычным мусором. Камушку это очень напоминало захламленную мастерскую Творителя Пловца, хотя тут все-таки не видно было ни разбросанной одежды, ни заплесневевших хлебных корок. Оказалось, что емкости наполнены стертыми в порошок минералами, сушеными травами и очищенным маслом, из которых Монета сам создавал свои краски, а также делал кисти и чертилки. Он пробовал даже бумагу изготавливать сам, что вызвало немалое восхищение Камушка.
А стены снизу до самого верха покрывали пейзажи, написанные характерным для Монеты образом. Тут же находились и картины, выполненные вполне традиционно, но художник, видно, не слишком их ценил, поскольку распихал по углам. На них были изображены жанровые сценки, сладкие девчушки с голубками и прочими домашними животными, сцены из мифов и сама Богиня, представленная с точки зрения нескольких основных религиозных концепций. Явно, что это был просто товар, ожидающий покупателя.
Огненноволосый художник раскрашивал также роскошные книги — отдельные листы валялись, разбросанные по столам и полкам в опасном соседстве палитр с красками и баночек с тушью. На них виднелись миниатюры и украшения на различных стадиях исполнения.
Сам Монета едва помещался в этой барахолке. Чтобы выгадать побольше места, он спал на матросской койке, подвешенной к потолочным балкам, а залезал в нее по стремянке, что очень веселило его гостей.
Ни с того ни с сего Пожиратель Туч, которого Камушек никогда
2
Нортландский язык, перевод неизвестен. — Примеч. пер.
Другим поразительным открытием оказалось то, что Монета вовсе не был единственным художником в приморском поселке. Камушек закончил возиться со счетами и решил заглянуть в художественную мастерскую. Он ожидал застать там Монету и Пожирателя Туч, в полном согласии изводивших краски. Но на сей раз они были не одни. У стола, заваленного кучей совершенно необходимых мелочей, сидел еще один человек — на глаз лет двадцати с небольшим, с остекленевшим, неподвижным взглядом слепца. Монета, увидев Камушка, сделал предупреждающий жест, прося тишины. А Пожиратель Туч даже не оглянулся, все его внимание было сосредоточено на незнакомом юноше. Ткач иллюзий осторожно подошел поближе. Слепой? Нет, перед мужчиной лежал лист бумаги. Над белой поверхностью зависла рука с чертилкой. Вдруг рука опустилась ниже и кусочек угля начертал ровный полукруг. Секунда колебаний — и к одной линии присоединилась другая и третья… Рисовальщик работал все уверенней. Из путаницы черточек, точек и пятен постепенно проступало изображение животного. Камушек, точно зачарованный, следил, как под пальцами художника расцветает голова хищной птицы с приоткрытым клювом и ее распростертые крылья. Но была ли это на самом деле птица? Ни пушистые лапы, точно взятые от пантеры, ни длинный, подобный бычьему, хвост не могли принадлежать орлу или ястребу.
Рука рисовальщика замерла. Он закончил. Посидел еще немного, упираясь лишенным смысла взглядом в противоположную стену, потом вдруг поднялся, скованно, как марионетка, управляемая шнурком, и попросту вышел. Камушек почувствовал, как у него болит затекшая шея, ведь все это время он боялся даже пошевелиться.
Монета осторожно сдул с рисунка угольную пыль.
«Кто это был?» — спросил Камушек.
«Это Лист. Он иногда приходит порисовать».
«Странный он. Что за животное он нарисовал?»
Монета не мог найти соответствующего символа ни в языке жестов, ни среди известных ему письменных знаков. Наконец он что-то придумал и после яростного копания в стопках рисунков вытащил эскиз, представлявший могучее четвероногое создание, снабженное еще и парой широких крыльев.
«Гриф?? Но ведь грифы выглядят по-другому…»
Камушек готов был спорить аж до полного онемения рук, что грифы не выглядят так, как на рисунке Листа, но Монета добродушно усмехнулся.
«Откуда ты знаешь? Ты хоть когда-то видел такого живьем?»
И старательно подбирая очередные жесты-символы, он рассказал всю историю необычного рисовальщика.
Лист уже давно был квалифицирован как Наблюдатель, хотя никогда не будет в числе магистров Круга. У него обнаружился огромный талант, который даже не помещался в разумных границах и из-за этого оказался проклятием. Ценой, которую заплатил Лист, было полное отсечение от мира. О нем надо было заботиться, как о ребенке, он не мог самостоятельно есть, одеваться, мыться… Он жил как во сне — немой и глухой к словам других. Обычный средний Наблюдатель может отслеживать людские мысли и намерения животных на ограниченном уровне. Магистр ловит их на очень большом расстоянии, четко и с индивидуальными «характерами». А Лист принимал чужие впечатления из невообразимой дали. И единственным для него способом связаться с окружающим миром было изображение на бумаге своих видений. Никто точно не знал, как далеко дотягивался его могучий талант, но наверняка эти расстояния больше ни для кого не были доступны.