Отпуск бойцовской курицы
Шрифт:
— Зачем Марго убил? — спросил он.
— А она влюбилась в тебя, представляешь? Чибис ее нашел, а она нагло так заявляет, что, мол, люблю его! Если вы что-ни-будь замышляете против Геры… Гера — это, значит, ты! Так вот, если вы, говорит, замышляете что-нибудь против Геры, то я лично все ему расскажу! Ну, мог ли я после этого оставить ее в живых?! Представь на минуточку, я знаю о твоей коллекции икон, знаю всех покупателей — спасибо, Маргоша постаралась! — знаю пароли… И вдруг эта баба заявляет такое! Правда, Чен немного перестарался. Но что поделаешь? Любит человек такие вот примочки! Его хлебом не корми, дай кого-нибудь искромсать!
Неожиданно
— Сема, ты идиот! — отсмеявшись, произнес Герман Максимович. Что-то мне подсказывало, что не стоило к этому психу обращаться. — Неужели ты думаешь, что все иконы, которые я отправил за бугор, подлинники?! Ублюдок! Настоящие иконы я спрятал в надежном месте, и тебе, уроду, никогда до них не добраться!
Семен переменился в лице.
— Что? — прошептал он побелевшими губами. — Ты… Сволочь! Ты понимаешь, что опять меня опустил?! Или забыл, кем я на зоне был?! Меня же все топтали! Петух я, помнишь? А ты пожалел! Зачем? Чтобы снова мордой в грязь?!
Хобот презрительно молчал.
— Значит, так, — уже спокойно объявил Семен. — Сейчас Чен по очереди прикончит этих вот придурков. Крестницу твою — в последнюю очередь. Ты лично станешь свидетелем, как мой юноша будет ей отрезать один за другим пальцы, уши… Советую тебе вспомнить, где находятся подлинники икон!
Признаюсь, такая перспектива меня не обрадовала. Как же я буду жить без пальцев и ушей? Впрочем, кажется, жить я уже не буду, потому что Чен с нехорошей улыбкой подходил к Дуське.
— Мама! — пискнула сестра и закрыла глаза.
Я последовала ее примеру: кому же хочется быть свидетелем, как родной двоюродной сестре перерезают горло, а ты не можешь ничем помочь? И вдруг я услышала такой любимый, такой долгожданный голос мужа:
— Не спеши! Мне кажется, ты совершаешь ошибку!
Пришлось открыть глаза, чтобы убедиться, что это не бред больного воображения. Ромка и в самом деле стоял у входа в грот и держал в руках пистолет, нацеленный на корейца. За спиной Алексеева маячили взволнованные физиономии Захара, Ваньки, Ванькиного отца, а со стороны моря слышалось завывание милицейских сирен. Я уже почти успокоилась, как произошло совершенно неожиданное: Чен в мгновение ока поднял меня с камней, приставил нож к горлу и негромко сказал:
— Дай пройти! Я долго думал, кто же такой Ромка, о котором они трепались! Значит, ты ее муж! Слушай сюда: очень медленно, повторяю, медленно опускаешь оружие на землю. Никаких резких движений, я очень нервный… Затем отгоняешь своих людей, я сажусь в лодку и уезжаю. Может, тогда ей повезет, и она умрет сразу!
— Ромочка, — заскулила я, — сделай, как он просит! Он же бальзам пил! Ему теперь по жизни везет!
Рука Чена слегка надавила на нож, и я почувствовала, как по шее потекло что-то теплое. Я, конечно, девушка мужественная, но вид собственной крови для меня невыносим. Глухо ойкнув, я начала оседать в руках корейца. Дальше не помню ничего.
— Женька, Жень! — услышала я Дуськин голос и почувствовала холодную струйку воды, нахально затекавшую за шиворот.
Пришлось открыть глаза.
— Ну, что я вам говорила? Сразу очнется! — победоносно заявила Евдокия. — Вставай, дорогая! Все кончено!
Что имела в виду сестрица, говоря, что все кончено, я поняла, как только уселась на холодных камнях грота.
Чен лежал неподалеку с простреленной головой, все еще сжимая в руках нож для разделывания баранов. Я вспомнила, что этим бараном должна была стать я, и содрогнулась. Семена, закованного в наручники и немыслимо матерящегося, выводили на свежий воздух люди в милицейской форме. Следом за ним, понурив голову, шли Чибис и шофер. В пяти метрах сидел Хобот, тоже в наручниках, и плакал. Зато мои конечности были свободны, так же как и конечности Олега и Дуськи. Увидев сестру живой и невредимой, я упала на ее уютную грудь и разрыдалась.
— Дусенька, — повторяла я сквозь судорожные всхлипы. — Дусенька! Я тебя так люблю! Ты прости меня, ладно?
Евдокия гладила меня по голове и повторяла:
— Да брось ты, все хорошо!
Скоро я поверила, что все действительно хорошо, и, всхлипнув напоследок, поинтересовалась:
— Это ты на меня воду лила?
Эпилог
Удав Федя уютно свернулся кольцом у меня на коленях. Зайка, старая болонка, натасканная на взрывчатку и оружие, остатками зубов грызла огромный кусок мяса. Попугай Сирожа с важным видом взгромоздился на плече Олега и наблюдал, как его подруга Дездемона копается в волосах Дуськи.
Мы сидели во дворе дома Петровича, ели шашлык и слушали рассказ Романа.
— Когда Хобот с Семеном вышли, я увидел, что антиквар еле переставляет ноги. Возле машины Сема шарахнул его по голове и загрузил в салон. Хорошо, что я приехал с Захаром. Они прямым ходом направились в Судак. Хорошо, что уже темно было и машин не слишком много… «Жигули» у Захарки старенькие, того и гляди развалятся, правда, бегают неплохо. Пару раз нас пытались гаишники остановить, да куда там! Пронеслись мимо, боялись не успеть! — Алексеев промочил горло хорошей порцией вина и продолжал: — Проследили мы, значит, за ними до причала. А дальше… Я вспомнил рассказ Женьки про то, как они труп Марго нашли, и подумал, что, вероятнее всего, Семен опять туда поедет. Мы с Захаром мухой помчались к Ваньке. Он сообразительный пацан! Отца разбудил, лодку завели и вперед! Правда, по пути к причалу мы заехали в отделение. Сначала нам там не поверили: мол, мало ли что может померещиться в горячую южную ночь? А потом все-таки убедили ребят! Ну а что было после, вы знаете!
Полковник вертелся на месте и никак не хотел верить, что такие дела творились у него под носом и без его непосредственного участия.
— Ром, а какую роль Чибис с Ченом играли? — поинтересовалась Дуська, уважительно глядя на Алексеева.
— Чибис — шестерка, он только вынюхивать да выглядывать может, а вот Чен — маньяк самый настоящий. Ему просто таки удовольствие доставляло людей кромсать. Ведь это он голову Марго отрезал! Говорит, она еще живая была…
Всех присутствующих слегка передернуло, а я представила, что могло бы быть с нами, и собралась было зареветь от ужаса. Но потом передумала — все-таки все уже позади, чего зря слезы лить?
— А с Хоботом что? — спросила я, любуясь императорским перстнем.
— Крыша у него съехала! — ответил Алексеев. — В Симферополе он, в психушке. Плачет целыми днями, с Марго разговаривает и с телохранителем своим. Ты, говорит, Семен, головой за нее отвечаешь… Да про иконы все бормочет.
— Жень, ты обещала про Рублева рассказать, — напомнил чернокожий Ванька.
— Обещала — расскажу! — сказала я и начала: — «…тое же весны почаша подписывати церковь каменную святое благовещенье на князя великого дворе… а мастеры бяху Феофан иконник гречин, да Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев»…