Отрава
Шрифт:
Она видела, что Парус поник, но всеми силами пытался понять ее слова. Отрава представила ему невероятную картину мира, которая была выше его понимания.
— Не понимаю, — сказал он. — Я не… я не знаю, как это связано с… недугом, поразившим нас. Но я вижу, что это имеет отношение к тебе, Отрава. Что здесь такого ужасного, что ты не хочешь больше жить? Разве ты не понимаешь, что обрекаешь и нас на смерть?
Отрава бы заплакала, если бы у нее остались еще слезы.
— Вы выдумка, вы все. И я тоже… — Как ты можешь так думать? — воскликнул Парус, вдруг оживившись. — Мы чувствуем, мы любим, плачем, страдаем,
— Не знаю, правда ли это, — ответила Отрава и опустилась на подушки. — Мне нужно доказательство того, что моя самостоятельность — иллюзия, и вот, пожалуйста, посмотри, что происходит, если я отказываюсь ему подчиняться. Сказка рассыпается. А может, я хочу сдаться?
На это у Паруса не было ответа. Отрава перевернулась на другой бок спиной к старику, и, в конце концов он ушел.
Они часто приходили к ней с тех пор, как она снова заговорила. Им казалось, что это хороший признак, но все было совсем наоборот. Отрава просто хотела попросить прощения за то, что происходит. Брэм и Перчинка, как и Парус, ничего не понимали, но умоляли ее поесть, чтобы набраться сил. Они сами умирали, растворялись, превращались в ничто, в то время как сказка вокруг Отравы заканчивалась. И как ей теперь вырваться из пропасти, в которую она провалилась? Как жить с сознанием того, что она — выдумка? Отрава терпела слезы Перчинки и молчание Брэма, не зная, что хуже. Но она не хотела поддаваться. Лучше умереть, угаснуть вместе с ними, и тогда все закончится. Этот выбор Отрава сделала для себя. И если ее смерть нарушит планы Иерофанта, значит, так ему и надо. Он сам придумал такого упрямого персонажа. Чем сильнее ее толкали, тем сильнее она сопротивлялась.
Отрава приходила в себя и вновь погружалась во мрак. Слабость то заглатывала ее, то выплевывала обратно. День и ночь перемешались. Время распалось на цепочку недолгих минут просветления. Девушка голодала и мучилась жаждой. Иногда она просыпалась с влажными губами, когда кто-то из ее заботливых друзей пытался напоить ее молоком или медом, пока она спала, надеясь, что Отрава машинально проглотит питье. Но этого было мало, чтобы остановить неизбежное. Она погибала и знала об этом… по крайней мере, это было ее решение.
Однажды ночью Отрава проснулась в полутьме и увидела у своей постели Брэма. На столе рядом горел один-единственный фонарь, бросая тусклый свет на лицо ловца духов. Его глаза прятались в тени всегдашней шляпы.
— Брэм, — с трудом выговорила девушка, вымученно улыбнувшись.
Он долго молчал, и хотя Отрава не видела выражение его лица, но все равно понимала, что он очень серьезен.
— Брэм, что стряслось? — Я вот думал, — ответил он. — И тебе придется выслушать то, что я скажу.
Брэм склонил голову набок, и свет фонаря упал на его лицо. У Отравы перехватило дыхание. Через кожу почти просвечивал череп. Усы наполовину выпали и обвисли. Мощная шея сморщилась, и дряблая кожа повисла складками. Глаза покрылись сеточкой красных сосудов.
— Ах, Брэм… — простонала Отрава. Видеть его таким было как нож в сердце.
— Прибереги жалость для кого-нибудь другого, — ответил Брэм надтреснутым и хриплым голосом. — Я уже слышал твои извинения. Мне это неинтересно.
Отраву ошеломила такая резкая перемена в его поведении. Но девушка была слишком слаба, чтобы ответить колкостью.
— Ты эгоистичная девчонка, — прорычал он. — Посмотри, что ты натворила. Взгляни на меня хорошенько. А Перчинку ты видела? Или этого проклятого кота? Видела, что твоя принципиальность с нами сделала? Ты убиваешь нас, ты, испорченный гадкий ребенок! И все потому, что не можешь постоять за себя!
Отрава испуганно съежилась, услышав неприкрытую злость в его голосе. Она и не подозревала, что Брэм способен на такое. Чтобы эта добрая душа так изменилась…
— Ты ненастоящий… — слабым голосом возразила она.
— Да, да, это я тоже слышал! — огрызнулся он. — Выдумки. Чушь! Я такой же живой человек, как и ты, а ты — такой же живой человек, как Иерофант. Мыживые, Отрава. Мы живы по определению. Даже если ты думаешь, что тебе подарил жизнь кто-то другой. У всех нас есть мечты и желания, мысли, планы, а ты отнимаешь их, — Брэм встал, с отвращением махнув рукой в перчатке. — Ты когда-нибудь верила в Бога, Отрава?
— Когда была маленькой… — прошептала она.
— А в чем здесь отличие? — Потому что потом я поверила… что могу управлять своей судьбой.
— Как ты не понимаешь! — закричал Брэм. — Ты доказала, что хотела! Ты действительно управляешь своей жизнью. Ты избрала смерть, решила убить и нас вместе с собой. Никто не смог остановить тебя. Никто не может этого сделать. Кроме тебя самой. Неважно, какими будут последствия твоего решения, но ты приняла его сама.
Отрава искренне удивилась, что Брэм самостоятельно пришел к этой мысли.
— Это… неправильно, — произнесла она, убрав с лица пряди сальных волос. — Если единственный способ исправить мир… в том, чтобы подчиниться Иерофанту., то… выбора просто нет.
— Ты не имеешь права нас убивать! — прокричал Брэм.
— Откуда тебе знать… что ты вообще живой? — не унималась Отрава.
— А откуда все знают? Откуда мы вообще что-то знаем? Правдивых ответов нет, Отрава. Все относительно. В этом и состоит жизнь. Мы можем только жить в том мире, куда пришли. Разве тебе этого мало? Все, чего я хочу от жизни, — это вернуться домой, купить домик в горах и больше никогда не думать об эльфах и Иерофантах! Ты крадешь у меня эту мечту! Кто дал тебе право распоряжаться нами и решать, кому жить, а кому умереть?
— Потому что… — прошептала девушка, — потому что вы все умираете. Я умираю — и вы вместе со мной. Как вы можете заставлять меня жить? Вы не заставите меня взять на себя ответственность за весь мир.
— Ты и так ответственна за него! — с неожиданным торжеством возразил Брэм. — А ты знаешь, что это означает?
Отрава нахмурилась: — Я не…
— Это значит, что мы живем в твоей истории, глупая! — воскликнул он.
Отрава чувствовала себя одураченной. Она-то думала, что Брэм, как и Парус, не видит, как его дергают за ниточки. А теперь он сам спорит с ней. Наверное, ему, очень приземленному человеку, стоило больших усилий принять идею Отравы. Правда ли он верил в свои слова или просто хотел переиграть Отраву на ее поле?