Отравленная страсть
Шрифт:
– А она тем временем сообщит следствию, и меня возьмут тепленького?
– Этого нельзя было исключать.
– Ну почему ты так плохо о ней думаешь?
– А у тебя в глубине души нет сомнений? Ответь, только честно.
Я промолчал. Ворошить неприятные мысли мне не хотелось. Чем больше я копался в обстоятельствах преступления, тем меньше находилось аргументов в пользу невиновности Жени. Я просто ей верил, закрывая глаза на упрямые факты. Верил – и все! Но правильный логичный Сашка над подобным аргументом только посмеялся бы.
– Вот видишь, – продолжил Евтушенко, – ты сам понимаешь, что я прав. Ведь следователи пришли ранним утром! С чего бы это?
– Женя тут ни при чем. Воронина заходила еще днем и предупреждала о возможности обыска.
– Что же ты мне ничего не сказал?
– Не хотел тебя нервировать. Пусть все идет своим чередом. В случае неприятностей я все беру на себя.
– Тоже мне герой выискался! Надо делать так, чтобы не было никаких неприятностей!
– А теперь ты еще и Карпову впутал в это дело.
– Она не в курсе. Я подменил бумаги незаметно.
– Верни их.
– Ты не хочешь отменить свой план?
– Нет.
– Ох, уж эта любовь! Ну объясни мне, чем влюбленный отличается от душевнобольного?
Ну, сказанул друг! Ну, сравнил! Сейчас я тебе отвечу! Только слова поубедительнее подберу. Душевнобольной. Душа болит. Черт! А ведь это про меня. Таких мук и терзаний, которые разрывали меня изнутри в последние дни, я еще не знал в своей жизни. Тело было здоровым, но душа… Душа болела. Именно эта невыносимая боль привела меня сегодня в приемную Калинина.
По телефону удалось соединиться только с секретаршей. Она и слышать не хотела ни о какой встрече.
– Вы поймите, Юрий Борисович только что вернулся с похорон нашего сотрудника. Какие могут быть посетители? Кто вы такой? Вы что, из ЦК? – В голосе секретарши сквозили нотки холодной брезгливости.
Вот-вот в трубке в очередной раз готовы были раздаться гудки отбоя. Нужно было срочно найти убедительный аргумент.
– Подождите! Я вас прошу передать товарищу Калинину, что у меня есть важная информация об убийстве Андрея Воробьева. Я перезвоню через три минуты.
– Убийстве? Какая…
Я сразу же опустил трубку. Вести дискуссию с секретаршей в мои планы не входило. Теперь ей не останется ничего другого, как доложить начальнику о моем звонке.
Я посмотрел в окно. Безупречно чистая «Волга» Калинина стояла на лучшем месте в тени деревьев. Интересно, он ходит к ней, или по требованию хозяина машину подгоняют к самому порогу? Я вспомнил самоуверенного водителя Вадима. Чем-то он мне не понравился при первой встрече. Наверное, легкой заносчивостью и тем, что увел от меня Женю. Но с начальником он наверняка совсем другой и услужливо подкатывает к ступенькам, как это сделал в университете. Десять метров, и этикет соблюден.
И тут я увидел Женю. Я узнал ее по характерной походке – мягкой, пластичной, но в то же время дерзкой. Она шла к машине в элегантном черном брючном костюме. Волосы прикрывал невесомый темный платок, половина лица была закрыта большими солнцезащитными очками. А сзади шел Вадим. Его взгляд мне не понравился. Он пожирал глазами девушку. Так у нас дома кот смотрел на свежую рыбу, пока ее чистили, в ожидании законного кусочка.
Женя села на переднее сиденье. Пальцы столкнули косынку на шею и привычным жестом расправили волосы. Вадим аккуратно прикрыл дверцу, а перед этим, как мне показалось, что-то шепнул девушке. Затем быстро обежал капот и юркнул на водительское место. На его лице я заметил неприятную масленую улыбку.
Нет! Женя больше не будет ездить в этой машине! Сегодня я отниму ее у Папика и всей его прислуги!
Я решительно набрал номер секретарши. На этот раз женский голос звучал вежливее. У меня спросили фамилию, сказали, что я могу получить пропуск, и сообщили, на каком этаже находится нужный кабинет.
Идя по коридору я смотрел лишь на бронзовые таблички рядом с однотипными дверьми и не заметил, как задел плечом спешащую женщину.
– Простите, – извинился я, но увидел только удаляющуюся спину.
Женщина быстро уходила, не придав инциденту значения. Что-то в ее фигуре мне показалось знакомым.
Нужная дверь оказалась приоткрыта. Ярко накрашенная секретарша лет тридцати, с пышной копной обесцвеченных волос, скептически оглядела меня, доложила по селектору начальнику и кивнула на массивную дверь красного дерева.
Тяжелая дверь открывалась без малейшего скрипа. За первой сразу располагалась другая, которая впускала в кабинет, обитый деревянными панелями. Я шагнул внутрь. В полутемном кабинете с кондиционированным воздухом во главе солидного стола, имевшего форму буквы Т, сидела понурая фигура. Я даже не сразу узнал в ней уверенного бодрого Калинина. Его взгляд упирался в пустой стол. Левой рукой он периодически включал и выключал настольную лампу. Пучок света серебрил седой висок и тускло отражался от высоких залысин.
Я прошел вдоль длинного стола и сел на ближайший к хозяину кабинета стул. Лампа в очередной раз отключилась, Калинин сцепил пальцы, его глаза исподлобья посмотрели на меня. Несколько секунд он хмуро изучал посетителя, потом спросил:
– Что ты хотел сказать про Воробьева?
Я достал три листка из зеленой папки с последними записями об автомобилях, квартирах и дачных участках и толкнул их вдоль полированной поверхности стола.
– Тут кое-что про ваши делишки, Юрий Борисович.
В кабинете царил полумрак, тяжелые складки штор почти не пропускали дневной свет. Но Калинин не стал включать лампу. Он держал листки в вытянутой руке, видимо из-за дальнозоркости. Прищуренные глаза быстро пробежали бумаги, правая бровь поползла вверх. Листки шлепнулись на стол, сверху их придавила ладонь с короткими волосатыми пальцами.
– Ты кто? – Калинин на глазах взбодрился и глядел на меня с нескрываемым интересом.
– Я студент. В вашем городе на практике.
– Откуда у тебя эти бумаги?