Отражение бабочки
Шрифт:
Федор Алексеев появился на пороге минута в минуту, обвел взглядом зал, махнул Митричу и направился к столику, за которым уже с полчаса маялся Савелий. Тот взволнованно поднялся: «Федя! А я уже заждался!»
Мужчины обнялись. Сентиментальный Митрич прослезился и промокнул глаза полотенцем.
Федор, похлопывая Савелия по спине, приговаривал:
– Рад, рад, Савелий! Прекрасно выглядишь, загорел! Как Зося? Малыши?
– Федя, ты не представляешь… Хорошо! Они хорошо… И Зося… – лепетал Савелий. – Как-то мы растеряли друг друга, ребята, собирались на Магистерское мужской компанией… Лето кончается! Ты опять куда-нибудь?
Савелий прекрасный редактор, но никудышный оратор, все знают. Его нужно
– Никуда, Савелий, больше никуда. Соскучился по дому. Возраст, сам понимаешь…
Кокетство чистой воды! Возраст, жажда покоя, ах, усталость… Е-рун-да! Федор еще ого-го! Орел. Наставник юношества и его же кумир, предмет обожания старых и малых. О нем ходят легенды и анекдоты, без него полиция вроде слепых котят – все знают! У каждого молодого человека, его ученика, есть черная шляпа с широкими полями или хотя бы черно-зеленый длинный шарф. Общеизвестно также, что с Федором как с гуманистом всегда можно договориться. А какое у него чувство юмора! А как он дерется! Да, да, даром что профессор – накидает по сусалам и навешает таких люлей, что не скоро опомнишься. Боксер, каратист и опер в прошлом. А то вдруг появится на лекциях в черных очках! Все знают – камуфляж. Велосипед упал с антресолей, говорит, или лыжи. Не успел увернуться. Ха! Никто, разумеется, не верит. Подрался с очередным ооп… особо опасным преступником и теперь прикрывает синяк под глазом. Девочки все поголовно влюблены. Да что там девочки! Все влюблены! Его афоризмы повторяют, а лекции цитируют к месту и не к месту. Молод, гибок, понимающ и видит оппонента насквозь – философ! Несмотря на легкую седину на висках… А что, даже красиво, придает этакий академический шарм и подчеркивает сверкание глаз. А студент Леня Лаптев, тот вообще пишет анналы и житие философа Федора Алексеева и размещает написанное в сетях, приумножая славу любимого препода. Присочиняет изрядно, необходимо заметить.
Последний год Федор провел в Германии с лекциями. Митрич очень боялся, что он там останется навсегда, но Савелий и капитан убеждали его, что Алексеев вернется.
– Чтобы Федя остался в какой-то Германии? – волновался Савелий. – Ни за что! Даже если… мало ли… тут тоже много интересных людей!
– Вернется он, Митрич, даже не думай! – заверял капитан Астахов. – Здесь родные стены, дружбаны, Магистерское озеро, наконец. Ты, Митрич, и «Тутси»! Куда ж ему без этих радостей? И аспиранток навалом, прав Савелий. Да он живая легенда, студенты на руках таскают! Не-е, вернется! Хочешь, на спор?
– Ну что вы, какой спор, – пугался Митрич. – Конечно, вернется, никто и не сомневается. Но отпустят ли? Не посулят ли златые горы? Не подсунут ли какую-нибудь местную златокудрую диву?
– Чтоб Федька нас на бабу променял? – возмущался капитан. – Даже не думай, Митрич!
Он вернулся! В родные пенаты. Обласканный европейским солнцем, покрытый ненашенским глянцем. Они ревниво его рассматривали и замечали морщинки в уголках глаз, непривычную горькую иронию улыбки, некую появившуюся чужесть и легкую отстраненность… Чужбина! Савелий прослезился от волнения, на щеках проявились красные точки, растрепались и упали на лоб жидкие пегие прядки… Савелий не красавец, но очень хороший и порядочный человек.
Капитан был суров и сдержан, как и подобает человеку военному. Только и сказал с легким прищуром:
– А мы уже заждались! Думали, все, потерян. Чего ж так? Плохо принимали?
– Дым отечества, – растроганно отвечал Федор. – Принимали прекрасно. Может, махнем на Магистерское, а? Поверите, снилось чуть не каждую ночь!
Да так и не махнули. Рутина, то, се… А теперь вот и лето кончается. Хоть сбежаться получилось, а дальше будет видно. Савелий давно звал, все
Савелий – на месте, Федор тоже. Ждут капитана. Митрич весь измаялся, фирмовые бутерброды его имени – с колбасой и маринованным огурчиком, – приготовлены, холодное пиво тоже. Можно и покрепче чего, а капитана Астахова все нет.
Он появился, как всегда, взмыленный, в полете, полный радости и нетерпения.
– Федя! Савелий! Ребята! Савелий, молоток, что собрал! Митрич!
Обнялся с Федором, потом с Савелием. Они любили друг друга, эти парни. Такие разные, с разными взглядами на жизнь, из разных кругов, с разной жизненной философией… Тьфу, сказал бы капитан, услышав про жизненную философию, какая, к черту, жизненная философия? При чем здесь жизненная философия? Опять Федор мутит! Жить надо без всякой философии, потому что жизнь проста и понятна. Не кради, не убивай, не ври… в смысле, не по-крупному, и так далее. Не нами испокон веков придумано. И не надо будет никакой философии. А то насочиняли, понимаешь, оправданий: менталитет преступника, неподходящая среда, все детство простоял в углу, папашка опять-таки алконавт…
Они сели. Митрич уже летел к ним с дребезжащей тележкой.
– Как жизнь? – спросил капитан, и Савелий поспешил сказать, что все хорошо.
– Как Леопольд?
– Герман! Тоже хорошо. – Герман был сынишкой Савелия, капитан упорно называл его Леопольдом. – И Настенька! Пойдет уже во второй класс.
– Герман, конечно! – хлопнул себя по лбу капитан. – Память ни к черту. Как Зося?
– Такая же красавица? – поддержал друга Федор.
В их кругу бытовала легенда, что Савелий, шустряк этакий, отбил Зосю у Федора. Да, да, вы не ослышались! Было дело. Капитан от души оттоптался на обоих, а Федор нет-нет да и упомянет о своем разбитом сердце. Савелий смущается, начинает что-то лепетать, оправдываясь, и заикается больше обычного. Ладно, я тебя прощаю, говорит великодушно Федор, подумай сам, Савелий, ну, какой из меня муж? Философам должно оставаться одиночками, это классика, да и характер у меня… сам знаешь. Работаю по ночам, торчу до полуночи в бурсе, люблю думать в тишине, не обращаю внимания на быт, не терплю тряпок и щебета… Никакая женщина не выдержит, сбежит.
– Ребята! – Митрич вырос у их столика. – Я тут вам пивка и закусить! Давненько вас не было! Может, покрепче?
– Митрич! Сколько лет, сколько… Пиво нормально, жарко. Посиди с нами.
Митрич споро разгрузил тележку и присел на свободный стул. Обвел компанию взглядом и сказал:
– Это правда, что в Черном озере утонула машина? Говорят, в воскресенье вытащили.
– Какая машина? – удивился Савелий. – Пьяный за рулем? Живой хоть?
– Не слышал, – сказал Федор. – Коля!
Капитан не торопился отвечать, держал интригу.
– Правда, Митрич, – сказал наконец. – В Черном озере утонула машина, красная «Тойота». Вытащили в воскресенье, все верно.
– А водитель? – спросил Савелий.
– Водителя не было.
– Как же она утонула без водителя? Он что, выскочил?
– Сколько она пробыла в воде? – спросил Федор. – Что было в багажнике?
– Около двух лет. В багажнике…
– Около двух лет? – воскликнул Митрич. – Как это? И никто не заявил в полицию?
– Заявили. В багажнике были обнаружены человеческие останки.
– Почему в багажнике? – не понял Савелий.
– А что в твоих книжках?
– Убийство? – Савелий был потрясен. – Спрятали в багажник и утопили? Кто?
– Установили, чья машина? – спросил Федор.
– В угоне с двадцать пятого августа позапрошлого года. В багажнике женщина. При ней никаких документов. В машине тоже ничего.
– Это он! – сказал Савелий. – Владелец! Помню, в одном романе…
– Владелец машины тоже женщина, так что вряд ли, Савелий.