Отражение тайны
Шрифт:
Когда Доктор повернулся обратно, она снова склонилась над гобеленом.
– Зачем ты это делаешь? – спросил он.
– Уличному театру не хватает занавеса.
– Уличному театру не хватает актера, зрителей, пьесы, в конце концов, – судя по голосу, под маской ухмыльнулись. – Поверь мне, занавес самая меньшая из его проблем.
– Тем более нужно начинать с меньшей из проблем.
– Зачем? Зачем оно нужно? Город умирает. Ему осталось от силы несколько месяцев, ну хорошо, год. Но он умрет. О нем все забыли – и не вспомнят уже никогда. Зачем тебе это все нужно?
– Не знаю, – она снова пожала плечами. – Но ведь оно есть. Оно было, есть и будет всегда. А значит – оно нужно.
– Это – твое лекарство?
– Что?
– Это – твое лекарство? Поэтому ты не заболела, да?
– Не знаю. Правда, не знаю.
– Искусство, – пожал плечами он. – Пффф… Право слово, какая глупость. Но дело твое, я не настаиваю.
– Приходите ко мне на представление, – она подняла голову от гобелена и взглянула прямо в стеклянные линзы. – Приходите. Я приглашаю.
– Ну как я могу отказаться от приглашения, – Доктор преувеличенно галантно поклонился. – На сем прощаюсь с вами. До встречи.
Он развернулся и пошел прочь.
Она посмотрела ему вслед. Высокая, худая, вся какая-то нечеловеческая фигура в плотно облегающем тело провощенном плаще, словно сгибаясь под весом клювообразной маски, ковыляла вниз по пустынной улице. Собака скалила вслед желтые гнилые зубы. Фигура, не оборачиваясь, погрозила собаке пальцем. Собака заскулила, поджала хвост и на брюхе уползла в какую-то щель под домом.
Она вздохнула и вернулась к гобелену.
Всю ночь дул восточный ветер. И сейчас песок, что он принес из пустыни, был везде: хрустел под ногами, скрипел на зубах, царапался под веками. Вся площадь была покрыта мелким, вездесущим песком. И он, как только в городе умрет последний человек, с утроенными усилиями кинется завоевывать освободившуюся территорию.
Самое сложное было развесить гобелен. Она не рассчитала сил, и он оказался слишком тяжел для нее. Поэтому пришлось провозиться целый час, а не пятнадцать минут, как она предполагала еще вчера.
Но все равно, даже и через этот час, площадь была пуста и безлюдна. «Может быть, за ночь умерли и все остальные?» – мелькнула у нее мысль, но она быстро отогнала ее. Нет, нет. Так не может быть. Не может быть, чтобы она так глупо… не успела.
Старая пластинка на патефоне, хрипя и повизгивая, заиграла совсем древнюю, полузабытую мелодию. «Интересно – а сколько в этом городе не слышали музыки? Не думали о музыке вообще?» – снова мелькнула у нее мысль. Но и эту она тоже изгнала прочь. Не время, не сейчас. Потом. Если… если будет это «потом».
Она закрыла глаза.
Будь что будет.
– Тигр, о тигр, светло горящийВ глубине полночной чащи,Кем задуман огневойСоразмерный образ твой? [2] —начала она.
Раздались хлопки.
Она открыла глаза.
Скамьи перед сценой уличного театра.
Ровно тринадцать рядов – она помнила это с детства.
2
У. Блейк. «Тигр».
На самом последнем сидел Доктор. Именно он и хлопал. Размеренно, чуть неуклюже, как старый механизм.
– Спасибо, – сказала она. – Но это еще не все.
– Вот видишь, – под маской усмехнулись. – Никто не пришел.
– Потому что я больше никого и не звала.
– Вот как?
– Да, именно так. А вы? Как вы узнали о том, что я уже тут?
Доктор не ответил.
– Вот видите, – покачала головой она. – Вы поняли. Вы это как-то поняли. Я надеюсь, что так же поймут и другие.
– А если нет?
– Значит, нет.
– То есть ты все это делала зря, – кивнул доктор.
– Нет, – снова покачала головой она. – Не зря.
– У тебя так мало жестов, – вдруг сказал он.
– Что?
– Так мало жестов. У тебя, – он поднял руку и покрутил кистью. – Ты пожимаешь плечами, киваешь, качаешь головой, и все. Да, кажется, все. У тебя больше нет жестов. Это очень плохо для актрисы, разве нет?
– Может быть, мне просто некому их показывать?
– А я?
– А вам тем более.
– Почему на гобелене именно тигры? – спросил Чумной Доктор с первого ряда.
Она моргнула, но не подала виду, что удивилась:
– Потому что я буду рассказывать о тигре.
– А почему о тигре?
– А почему бы и нет?
Доктор покачал головой.
– Я знаю, почему ты не заболела.
– Отчего ж?
– Ни одна бацилла не выживет в тебе. Она подохнет от скуки и тоски прежде, чем ты почувствуешь хоть какие-то симптомы.
– А вы научились шутить, госпожа Смерть.
Доктор дернул головой, словно хотел что-то сказать. Но она успела закрыть глаза:
– В небесах или глубинахТлел огонь очей звериных?Где таился он века?Чья нашла его рука?Что-то зашуршало там, в мире за закрытыми глазами.
Она разлепила веки.
Человек, весь замотанный в тряпье, тяжело опираясь на клюку, ковылял через площадь к сцене. Добравшись до ближайшей скамьи, он тяжело упал на нее, но тут же поднял голову. И, кажется, приготовился слушать.