Отражение в мутной воде
Шрифт:
Может быть, сама по себе мысль ринуться в Москву, кануть «в толпу, в человечий муравейник, в желе социальное, в студень, в сырковую массу», как писал один великий фантаст, была и хороша. Москва – то самое место, где очень легко затеряться, так залечь на дно, что никакой Виталий, никакая Зоя не отыщут. Но по мере того как начинал брезжить за окнами рассвет, сменяя бессонную ночь, Тина все отчетливее понимала: мало придумать – надо еще и осуществить. Трудновато выжить в городе, который, мягко говоря, не любишь. А она Москву не то что не любила – ненавидела глухой, затаенной ненавистью провинциалки, живущей в небольшом городе, где в принципе от дома куда угодно можно дойти пешком. Москва, чудилось Тине, вообще не город, не цельный организм улиц и домов, а некие разрозненные куски, прикрепленные к выходам из метро. Все остальное, чуть отойдешь, – клубящаяся, рычащая мгла, которая растворяет людей без остатка, как знаменитый «Фэйри» – жир на посуде.
В этом безумном мегаполисе, хочешь не хочешь, придется к кому-то обратиться за помощью. Она теперь не вынесет одиночества! Надо с кем-то посоветоваться, кому-то поплакаться. В конце концов, у кого-то пожить, потому что при нынешних ценах на гостиницы она очень скоро по миру пойдет. Светкины деньги не бесконечны все-таки… Да, надо где-то перекантоваться, пока Тина не придет в себя, не устроится на работу. Но больше никаких газет, там ее запросто вычислят не в меру ушлые смертоносные ребята!
Ладно. Все это они обсудят с Тамарой. Есть, слава богу, и в кошмарной Москве человек, который узнает ее в любом обличье, которому можно верить, а главное – который поверит, что Тина не спятила. Что она осталась жива чудом. Света, царство ей небесное, похоже, так этого и не поняла, разве только уже перед самым концом…
Тина содрогнулась.
В купе уже царила предприездная суматоха, пассажиры сдавали белье, собирали вещи, а она все лежала, свернувшись, на своей верхней полке и грезила, хорошо бы вовсе не слезать с нее. Поезд опустеет, его угонят на запасные пути, а Тина останется здесь. Потом, вечером, состав вновь подадут на первый путь Курского вокзала, вновь отправят в Нижний… Так и поведется: запасные пути, вокзал, дорога, Москва, запасные пути, вокзал, дорога, Нижний Новгород… А Тина останется лежать на верхней полке в двадцатом вагоне, забившись в уголок, угревшись после изнурительного, непроходящего озноба, и все страхи останутся за пределом спасительной дремоты, которая покрывает ее подобно теплому, неброскому одеялу…
– Девушка, вы что это тут залегли?! Пассажиры все давно сошли, а она!..
Телефон Тамары не отвечал так долго, что Тина совсем отчаялась и решила перезвонить позднее. Конечно, Томка выключила его по случаю выходного дня и уникальной возможности выспаться. Дичь, если подумать: звонить москвичке в семь утра в воскресенье! Тина уже потянулась повесить трубку – и вдруг та ожила:
– Ал-ле?..
Одно из двух: либо Тамарка по-прежнему выкуривает по две пачки в день, подобно Жану Маре, который таким замечательным образом решил в молодости приобрести хриплый голос, либо в ее квартире завелось существо мужского пола!
– Ал-ле? Кой хрен звонит в такую рань и молчит?
Пожалуй, все-таки мужик. А поскольку способа убивать людей по телефону, как верно подмечено в одном классическом детективе, еще не придумано, Тина осмелилась-таки вступить в разговор:
– Извините за ранний звонок, пожалуйста, вы не могли бы позвать Тамару, если не затруднит, конечно?
– Затруднит, – прохрипел голос. – Нету здесь никаких Тамар!
Тина просто-таки воочию увидала, как он тянется бросить трубку, и испуганно залепетала:
– Подождите, подождите! Это 292-92-40? Такой номер?
– Номер такой, а Тамары все равно нету, – с жутким подвывом зевнув, сообщил незримый собеседник.
– Ой, подождите, ради бога, не бросайте трубку! – заверещала Тина. – Почему нет Тамары? Это ведь ее телефон, Тамары Голландской. Улица…
– Я и сам знаю, на какой улице живу, – перебил обладатель хриплого голоса. – А твоя Тамара квартиру продала и смоталась в Израиль, понятно?
– Ка-ак? – выдохнула Тина.
Однако разговорчивость утреннего собеседника имела свой предел: после короткого раздраженного: «За хорошие башли!» – в трубке зазвучали короткие гудки.
Томка уехала в Израиль… С ума сойти! Уехала – и даже ничего не сообщила подруге! Неужели до сих пор в обиде на Тину после их последнего разговора? Тина тогда ляпнула что-то вроде: Израиль, мол, это совершенно искусственное государственное образование, вроде жутковатой (по способу возникновения) Еврейской автономной области, ну а историческая судьба евреев – растворяться во всяком другом народе…
– Много ты понимаешь в исторических судьбах евреев! – обиделась Тома, которая после переезда в Москву будто с печки упала – столь остро начала ощущать свою национальную принадлежность и все разговоры теперь сводила к тому, что коричневая чума в России подымает голову. Конечно, это были чисто столичные модные слоганы, однако Тина по-глупому обижалась, напоминала Томке про Хабаровск, где живут самые что ни на есть щирые интернационалисты (дальневосточная специфика!), та огрызалась… И вот вам – нате! Уехала!
– Девушка, вы уже поговорили? Разрешите!
Кто-то вынул из ее рук телефонную трубку.
Тина затравленно огляделась, постепенно начиная постигать, что, собственно, произошло. Тамары больше нет в Москве, а это автоматически означает, что у Тины больше нет в Москве приюта. Она здесь одна, совершенно одна!
Одиночество навалилось, как тяжелый, душный мешок, закрывший весь мир. Тина физически ощущала грубую холстину, липнущую к лицу и отнимающую дыхание. Так и чудилось, что мешок вот-вот будет перехвачен у щиколоток, потом Тину схватят чьи-то грубые, немилосердные руки, куда-то поволокут, и очень скоро она ощутит, как расступится студеная вода Москвы-реки под тяжестью ее тела…
Тина вздрогнула так, что чуть не упала. Какая-то семейная пара испуганно шарахнулась в сторону вместе со своими сумками.
– Ломка небось! – донеслось испуганное.
Да, пожалуй, и правда. Ломка всей жизни, всех надежд!
Ну, ничего-ничего, попыталась успокоить себя Тина. Самое разумное – пойти в гостиницу. Хотя бы на сутки: помыться, отоспаться, немного прийти в себя. Попроситься в двух-, а лучше в трехместный номер, чтобы не оставаться в этом гнетущем одиночестве. Болтовня соседок успокоит ее…
О господи, всю жизнь Тина предпочитала собственное общество любому другому, а теперь… фонарик, что ли, купить вон в том киоске, включить его и восклицать, подобно Диогену: «Ищу человека!»
И внезапно ее осенило. Есть, есть у нее знакомые в Москве! Это муж и жена. Правда, знакомство с ними очень даже шапочное, вернее, телефонное. С этой самой женой Тина говорила раза два-три, когда та звонила в Нижний. И это была Людмила Ивановна, мачеха Валентина!
Тину передернуло. То ли привычный озноб, то ли и впрямь могильным холодом повеяло при воспоминании об этом имени. Ладно, не надо преувеличивать. Они с Людмилой Ивановной всегда так мило беседовали, та считала, что Тина должна ей звонить и даже наведываться, если вдруг окажется в Москве.