Отражение в мутной воде
Шрифт:
– Снимай, чего стоишь! – крикнул боевик остолбеневшему японцу, и тот вновь припал к видоискателю, фиксируя унижение Голуба, его искаженное лицо, а также переводчицу, которая съежилась на полу, будто ударили именно ее.
– Еще хочешь? – «заботливо» спросил боевик, склоняясь к Голубу. – Придет снова охота поболтать о человечности – не стесняйся, двигай прямо ко мне.
Голуб с трудом вскинул голову.
– Ах ты, сволочь недоделанная! – сказал по-русски, но с таким выражением, что понял бы даже инопланетянин. – Попался бы ты мне один на один – я б тебе ноги на шее узлом завязал!
Террорист медленно поднял автомат. Видно было, что палец его ложится на спусковой крючок, сгибается…
Человек в черном свитере резко свистнул. Террорист тотчас опустил автомат, отошел, бросив на Голуба яростный взгляд. Он облегчил душу, крепко пнув в бедро нагую амазонку, занесшую метательный нож. Каменная дева осталась недвижима; Голуб же проводил террориста взглядом, в котором светилась откровенная насмешка.
Японец по-прежнему снимал.
– На миру и смерть красна, – криво усмехнулся Георгий.
– Зачем он нарывается? Не пойму! – взволнованно прошептала Тина. – Его счастье, что у них такая железная дисциплина.
– Да, этот балерун держит свою банду в ежовых рукавицах, – кивнул Георгий, исподтишка поглядывая на главаря, который, шепотом отчитав несдержанного террориста, отправил его на пост к дверям.
Голуб, набычившись, переводил взгляд с одного террориста на другого.
– Если эта пленка все-таки попадет когда-нибудь на телевидение, нашему приятелю победа на выборах обеспечена, – в задумчивости пробормотал Георгий. – Клеймо героя будет гореть у него во лбу, будто… будто каинова печать!
Тина глянула на него испуганно. Эти нотки неутихающей ненависти в голосе… Господи, он даже сейчас не может успокоиться! А она в глубине души, как ни чудовищно это звучит, даже рада, что все сорвалось. Конечно, неизвестно, что запоет она через четыре часа, когда окончится установленное террористами время ожидания. Ведь если власти не успеют подсуетиться с этим, как его, Пальяном… нет, Пальяно-Линденом, бандиты начнут выбирать кандидатов на отстрел. И, похоже, первый труп уже намечен. Им станет Голуб! Недаром тот, в черной куртке, бросает на него такие «многообещающие» взгляды.
Как странно… как же странно, если Голуб погибнет от рук тех, от кого он так страстно хотел очистить мир.
«Страстно хотел…» Ох, она все время путается. Голуб страстно хотел власти, но не для того, чтобы изменить мир к лучшему. Он хотел… Хочет! Почему она думает о нем в прошедшем времени? Он хочет власти и ради этого готов взять на себя роль палача. В частности, палача России.
В ней-то все и дело – в России!
Разве Георгий желал стать убийцей и погибнуть ради того, чтобы остались живы и здравы вот эти французские террористы в масках… или потерявший человеческий облик Рок? Кто они ему? Другое дело, что он не может отделить свою судьбу от судьбы России, ради нее готов руки в крови обагрить, сделаться в глазах людей парией, даже после смерти подвергаться проклятиям, а главное – знать, что никто и никогда не отмоет его имя от этого позорного клейма убийцы великого человека, который намеревался и, очень может быть, сумел бы привести страну к вершинам процветания!
Нет, почему Тина говорит – он, он, Георгий? Это убийство должно было стать их общим делом. Но она отождествляет себя с Георгием – точно так же, как он себя – с Россией…
Тина закрыла глаза. Этот подарок судьбы, четыре часа жизни… Как распорядиться ими? Впрочем, не больно-то распорядишься – можно только сидеть, прижавшись к Георгию, и говорить с ним. Но ведь и это уже великое счастье! Если бы все прошло, как было задумано, их души уже сливались бы в объятиях на каком-нибудь розовом райском облаке. А может быть, и на черно-огненном, адском. Все-таки то, что они замышляли, – это убийство, а за убийство нигде по головке не гладят – ни на этом свете, ни на том.
Кстати, ей-то пришлось отвечать бы еще и за грех самоубийства, она ведь это твердо решила для себя, хотя Георгию дала, вынуждена была дать клятву, что ее участие в операции будет только косвенным.
Как он вообще-то представлял себе ее жизнь в одиночестве, то есть без него, интересно?.. Нет, об этом он предпочитал не думать, был всецело сосредоточен на своем.
И все-таки Тина знала: внешняя убежденность Георгия – совсем не доказательство его глубокой внутренней уверенности. Может быть, он держится сейчас так агрессивно именно потому, что ему неловко признаваться: он рад, просто счастлив, что не придется нажимать на курок самому! Пусть это сделает какой-нибудь террорист, боевик, пропащая, отпетая душа!
Конечно, еще неизвестно, куда ударит пуля-дура, попадет ли она в цель или пройдет мимо. Возможно, именно их с Георгием вынесут отсюда, накрыв черным пластиком или белыми простынями – в общем, чем там накрывают мертвых? Но тогда что ж выходит, Голуб окажется прав, провидение на его стороне – оно, значит, тоже агент «Просперити»? А может статься, они все вместе пополнят список «жертв терроризма» – трое русских, на свою беду оказавшихся сегодня в Музее камня? Несостоявшиеся убийцы – и их потенциальная жертва… А если, предположим, свершится некое политическое чудо, и этот Полиньяк, Палиндром… тьфу, Пальяно-Линден! – будет освобожден к указанному сроку, препровожден под крылышко ливийских братьев по оружию, а террористы вдруг сдержат свои обещания и сдадутся, то… то все заложники останутся живы?
И Голуб – и они с Георгием? И тогда, значит, все нужно будет начинать сначала? Но успеют ли они? Ведь на завтра назначено подписание документов, открывающих путь на Дальний Восток секретным эшелонам, сухогрузам и танкерам с радиоактивными отходами.
Вот почему столь краткий срок был отпущен для жизни – два дня. И еще этот Алясков! Тина с ненавистью вспомнила его несуразное лоснящееся лицо с черными, возбужденными, словно бы ничего перед собой не видящими глазами. Вспоминала эту манеру с видом превосходства объяснять прописные истины, эту разухабистую браваду молодого ученого (а Алясков рванул в политику чуть ли не из аспирантуры!), для которого весь мир – поле щедро финансируемого эксперимента, неудачные результаты которого всегда можно спрятать под сукно и – и начать новый эксперимент с той же радостной «улыбкой познанья»… Чисто интуитивно, по-женски – на уровне физиологии, если угодно! – Тина терпеть не могла этого человека и была едва ли не оскорблена, узнав, что «Просперити» избрала именно его на роль дублера Голуба. «Да неужели во всей России другого не нашлось?» – подумала она с возмущением. И лишь впоследствии осознала всю нелепость своего возмущения. «Ага! – торжествовала, когда Георгий сообщил, что дублер сошел с дистанции из-за «профнепригодности». – Я так и знала, что он ни на что не способен. Даже Родину не может толком продать!» И только потом до нее дошло, что именно из-за несостоятельности Аляскова им с Георгием подписан смертный приговор.
Им – и Голубу. Потому что его смерть – это шанс отсрочить наступление на Россию «Просперити».
Тина склонила голову на плечо Георгия. Разумеется, присутствие здесь – это ее собственный выбор. Георгий пытался запретить это. Едва разомкнув объятия там, на Зулейке, они начали спорить, пытаясь убедить и переубедить друг друга, – и наконец смирились с невозможностью этого. Единственное, в чем все-таки удалось Тине убедить Георгия, – так это оставить хоть какое-то объяснение их поступка. Он написал несколько писем в редакции крупнейших российских и зарубежных газет – написал, смеясь над собой и Тиной, написал, с издевкой цитируя Ленина, который, конечно же, был «архиправ», уверяя, что свобода буржуазного художника, писателя или актрисы (или журналиста!) напрямую зависит от денежного мешка. Тогда Тина и сама написала одно письмо и адресовала его редактору той нижегородской газетки, в которой работала еще несколько месяцев назад. Уж этот человек даст ход невероятной, фантастической истории о «Просперити» и о ее намерении отделить человеческие зерна от таковых же плевел!