Отражение Ворона
Шрифт:
– Крейсера, сэр, – поправил Колин.
– Неважно. Важно то, что нам бы хотелось сделать что-либо приятное в память о нашем покойном друге – лорде Морвене, – сказал Петти, – мы бы хотели посодействовать тому, чтобы кино, отчасти снятое на деньги нашего друга, было бы отмечено общественностью именно в той части, в какой оно было профинансировано…
– Сэр? – Колин вопросительно наклонил голову.
– Видите ли, – продолжал Петти-младший, – дать фильму о русских как о героях главные призы американского киноискусства было бы неверно с политической точки зрения…
Колин нервно сглотнул.
Они рассматривали кинобизнес как дорогую игрушку. Как футбольный клуб, который приносит не только деньги, но и гордость, как гордость от обладания красивым автомобилем или красивой женщиной.
– Целесообразно было бы дать вашему фильму приз за лучшие спецэффекты, имея в виду эти скандальные и дорогие плавучие железки, – сказал Петти.
Но прежде, чем стоящий рядом с Петти секретарь объявил бы аудиенцию законченной, Колину хотелось услышать еще что-нибудь утешительное. Ведь он надеялся на большее.
– Вы же понимаете, господин Фитцсиммонс, в Голливуде крутятся не только деньги лорда Морвена, светлая ему память, так что целесообразно было бы ограничиться двумя призами, уже названным, и помимо того, за лучшую женскую роль…
Секретарь склонился к уху Петти и что-то зашептал. Толстяк встрепенулся.
– Где? Что-то я не вижу… – Секретарь вновь зашептал, показывая наверх. – Да-да, сейчас иду.
Петти дружески похлопал Колина по плечу и на прощание сказал с астматическим придыханием:
– Идите, дорогой Фитцсиммонс, танцуйте, лапайте девчонок за ягодицы, пока и ноги танцуют, да и все остальное функционирует.
Он повернулся и, сопровождаемый секретарем, направился к лифту, оставив Фитцсиммонса в состоянии легкого грогги.
Два «Оскара»! Значит, ему дадут два «Оскара»… Жаль, эх, как жаль, что не за лучшую режиссуру и не за лучшую мужскую роль… Но все равно – фильм-то его! Надо ли сказать Татьяне? Нет, этого делать нельзя… Петти, конечно, дипломат, он ведь ничего напрямую не сказал, все формулировки звучали, как «целесообразно было бы…» И юридически к его словам, даже попади они в газеты, придраться было никак нельзя. Подумаешь, высказал свое мнение! Он же не сказал: «Мы присудим ему две статуэтки». Он сказал – было бы справедливо, если бы он получил двух «Оскаров». Но отныне, с этой минуты, для Колина уже не было той постановочной интриги, которой так славится церемония присуждения главного приза американской киноакадемии.
Сидя в первых рядах овеянного славой зала, когда разнаряженные в пух и прах оскароносцы прошлых лет примутся разыгрывать всю эту игру в конвертики с фамилиями номинантов, он, Колин Фитц-симмонс, будет сидеть на своем стуле, ни капли не переживая.
Он уже будет точно знать.
Потому что слово Петти – это слово калифорнийского закона. Как слово шестизарядного мистера Смит-энд-Вессона в те давние далекие годы освоения Западных земель.
Колин взял с подноса еще один бокал шампанского.
Таня танцевала теперь что-то тягуче медленное.
На сцене, сопровождаемый большим симфоническим оркестром, пел
Таня танцевала с Леонидом.
«Они, именно они сегодня именинники», – подумал Колин.
И почему-то вдруг заревновал, глядя на улыбающуюся друг другу пару.
Расстояние от дверей до углового диванчика Петти преодолел с поразительным для своих лет и комплекции проворством.
– Ваша светлость, вы здесь… Ах, я польщен, польщен… Для нас такое счастье… – Он склонился над протянутой рукой, приложился губами к узкому запястью. – Вы сегодня обворожительны, как никогда.
– Да полно вам, Петти, я не для того проделала этот утомительный перелет, чтобы слушать дежурные комплименты.
А между тем, Петти ничуть не кривил душой – в строгом черном костюме и в шляпке с ниспадающей вуалью, слегка прикрывающей верхнюю часть лица, леди Морвен и в самом деле была чудо как хороша, так что дряблое, дважды шунтированное сердечко нефтяного магната дрогнуло и забилось чаще.
– Присядьте. Я воспользовалась предоставленным мне временем и разработала некоторые встречные кондиции по предложенному вами конкордату, – продолжила леди Морвен. – Завтра, во втором часу пополудни, я намерена вылететь в Нью-Йорк, оттуда – домой. Полагаю, этого времени вам будет достаточно, чтобы изучить мои условия и выработать решение. Ежели нет – я готова принять вас в Морвен-хаусе в удобное для вас время.
Петти нервно заерзал на краешке дивана.
– Но… эти условия… Не противоречат ли они сути сделанного нами предложения?
– Я бы сказала – конкретизируют и дополняют. – Леди Морвен хлопнула в ладоши. – Клингзор, подойдите!
Уильям Петти, чье внимание было всецело сосредоточено на леди Морвен, до сего момента и не замечал, что в малой переговорной, любезно предоставленной радушным хозяином в распоряжение титулованной гостьи, они не одни. Он с досадливым удивлением воззрился на неслышно приблизившегося к ним незнакомого молодого человека примечательной наружности. Молодой человек был невысок, отменно строен, смугл, одет в длиннополый черный сюртук с малиновыми отворотами, черные шаровары, заправленные в малиновые сапожки с загнутыми носами, голову венчала малиновая феска с кисточкой, а лицо украшено было черными как смоль бакенбардами, фатовски закрученными усами и круглыми очками в тонкой золотой оправе. Шея была перетянута широкой шелковой лентой.
– Мадам, – Молодой человек положил перед леди Морвен кожаную папочку.
– Ступайте, Клингзор, мне надо переговорить с мистером Петти с глазу на глаз.
– Да, мадам…
Почтительно пятясь, молодой человек вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь.
– Это еще кто такой? – не особо вежливым тоном поинтересовался Петти.
– Мой новый секретарь. На время болезни Лоусона пришлось позаимствовать его у Эмили.
– Эмили?
– Герцогини Девонширской.
– Понятно. А что с Лоусоном?