Отражение Ворона
Шрифт:
– А не пора ли нам всем идти спать? – вдруг спросила она.
И почему-то подумала при этом, что так и не выбрала для себя до конца… с кем из них? С Нилом или с Питером – хотелось бы ей заснуть, чтобы и вместе проснуться? Так и дошла она до одинокой своей вдовьей спаленки.
Одна. А ее мужчины, каждый засыпая в своей комнате – и Питер, и Нил, – тоже думали о ней.
И волны Средиземного моря бились о берег острова.
Леди Морвен стояла на вертолетной площадке, и воздушные вихри, поднимаемые несущим винтом старого доброго «хью», картинно, как в рекламном клипе доброго модного шампуня, развевали ее волосы.
Голова пилота в гарнитуре, надетой поверх форменной кепи, нетерпеливо выглядывала из форточки.
– Ну, мальчики, ведите себя здесь паиньками, не ссорьтесь, скоро прилечу, привезу гостинцев, – поправляя разметавшиеся волосы, говорила Татьяна дежурные слова прощанья.
Мальчики – Нил, Питер и юный Нил-Нил – выглядели натужно приветливыми. Им тоже было грустно прощаться.
Только улетавший с Татьяной профессор Делох смотрелся неподдельно веселым. За неделю пребывания в Занаду он вдоволь наговорился, и теперь его вновь ждали его кафедра в университете и коллекция старых книг и икон в домике на Оксфорд-роуд. Home, sweet home!
– А может, задержишься еще на пару дней? – без надежды на положительный ответ спросил Нил.
– Нет, дорогой, не могу, дела в офисе накопились, поеду с врагами воевать, – бодро ответила Татьяна и еще раз улыбнулась, обводя прощальным взглядом своих любимых мужчин.
– At the office, where the papers grow she takes a break, drinks another coffee, and she finds it hard to stay awake, it just another day, doo, doo, doo, doo, doo… – весело и к месту пропел вдруг Нил-старший из старой любимой песенки…
– Sad, so sad, sometimes she feels so sad, – рефреном из этой же темы и в тон Нилу пропела Татьяна, не смахивая пробежавшую по щеке слезу…
(2)
К Барковскому у Рафаловича было одно дело необычайной важности.
Леня не любил просить и быть потом обязанным. Но к воровскому императиву «не верь – не бойся —не проси» относился с ироничным скепсисом. На все правила в нашей сложной жизни бывают исключения, повторял он слова своего первого командира лодки, который на вышколенное в Леониде пятью годами училища благоговение перед всяческими инструкциями отвечал рекомендациями «быть проще»…
Но, тем не менее, просить Леня не любил. Особенно людей не своего круга. Однако на сей раз самостоятельно справиться со своими проблемами Рафалович не мог, поэтому и ехал теперь к Барковскому в качестве просителя.
В том, что сам он, Леня Рафалович, с его связями и талантом, безусловно, тоже является для умного и очень хитрого вице-премьера предметом особенного вожделения, Леонид ни минуты не сомневался. Конечно, Барковский выполнит его просьбу, но тут же заставит втрое, а то и вчетверо отработать…
Но деваться было некуда! Как говорил их командир учебной роты в училище капитан-лейтенант Захарченко? Сам погибай, а товарища выручай!
Теперь вот его, Леонида, товарищи Гай-Грачевский и Забродин полгода как находились под следствием.
Ребят надо было выручать. И более высокопоставленных знакомых, чем Вадим Барковский, у Леонида пока не было.
Это был именно тот случай, когда надо нарушить жизненные инструкции и перешагнуть через условность запрета: «ни о чем не просить людей не своего круга».
Придется потом ишачить на этого киндер-сюрприза. И неизвестно еще, под какой монастырь этот Барковский может его подвести! Но надо!
Надо попросить за Гая и за Забродина. Иначе край!
Леонид тут же припомнил вопрос, заданный ему Гай-Грачевским здесь, в Москве, полтора года назад: – «А нас не посадят, Ленька?» Вспомнил и ответ, данный Гаю за него братишкой Забродиным: «Не ссы, матрос друга не обидит!»
А вот – обидел! Сам-то в Канаде отсиделся, когда с делом «Вторчерметутилизации» шухер начался, а ребят прокуратура загребла!
Но по правде-то, отсиживался он в Канаде не по своей воле, а по принудиловке, практически, можно сказать, тоже на нарах… По уголовному делу об убийстве Танькиного полюбовничка.
Во девка как его подставила! Правда, не по умыслу, но все же подставила…
И благо, нашли потом убийцу этого Гришки. По паспорту-то вовсе и не Гришки, а Абрама Моисеевича Грошмана. Но это не важно.
Важно, что выпустили его, Леню, из канадской каталажки, и даже извинились потом на двух языках – по-французски и по-английски, как положено!
И эта девчонка – следователь, Изабель Бертран… Хотите верьте – хотите нет, но потом, в общем, они с ней провели прекрасный прощальный уик-энд в Ниагара-Фоллз.
Изабель хорошей девчонкой оказалась. И это именно благодаря ее стараниям и даже радениям, превышающим служебную необходимость, следствие сравнительно быстро вышло на настоящего убийцу.
Гришку – Абрашку – укокошили его кредиторы. Он всем был должен.
Какая, однако, скотина!
И с Таньки, с простодушной дурочки, тоже тянул все – тянул с нее деньги. Мерзавец!
Вот уж верно ребе Симон говорил, тот, с которым Леня позапрошлый год в Иерусалиме познакомился, что еврейский народ дал миру все экстремумы человеческого характера и способностей. Самый гениальный ученый и музыкант – еврей. Самый святой человек – еврей. Но и самый мерзкий подлец – тоже еврей!
Так что совесть у Леонида перед ребятами чиста!
Когда их в Москве и в Питере прокуратура замела, он сам тоже в кутузке сидел.
Но пришло время – надо товарищей выручать.
Вот и ехал он теперь просить.