Отражения, или Истинное
Шрифт:
Генри. Тебе тоже.
Анни. Сегодня последний день съемок. Может, заедешь?
Генри пожимает плечами.
Ладно, как хочешь.
Генри. Кто я такой… Соавтор-призрак…
Звонит телефон.
Анни. Если с телевидения – скажи, что я уже ушла.
Генри (в трубку). Она уже ушла… Э-э… (Обращаясь к Анни.) Твой приятель.
Анни в нерешительности.
Ладно, все, тебя нет.
Анни берет трубку.
Анни (в трубку).
Генри. Не вполне.
Анни. Считаешь, что я веду себя некрасиво?
Генри. Нет. Наверно, я сам виноват – был слишком занят собой, оставил дверь открытой…
Анни. Вот меня и вынесло за порог как пушинку. Но я вернусь.
Генри. Ради меня? Не надо. Насильно я тебя возвращать не стану. Я так не могу и не хочу. Как-то глупо: стоит мне расстроиться, ты говоришь, что вернешься… Что ж, постараюсь больше не расстраиваться. И не бить на жалость. Это скучно, противно. Не играть же роль Макса, твоего бывшего. Помнишь? «Мне худо – люби меня…» Безвкусица. Следовательно? Буду гордым рогоносцем, это трудно, но возможно. Привыкну к мысли, что мы современная пара. Не будем врать, лицемерить – мы же выше этого. «Монополия хороша в колониальной политике, а не в любви…».
Анни. Прошу тебя, перестань.
Пауза.
Генри. Вся беда в том, что я не могу никакой частью души отделиться от тебя, стать независимым. Я и пишу-то только, чтоб быть достойным тебя и зарабатывать на жизнь с тобой. Жить как хочется. Не тебе, а мне – но именно с тобой. Без тебя мне ничего не нужно. Жрал бы консервы, ходил в грязных рубашках… А так – носки каждый день меняю, деньги зарабатываю, превращаю невнятный бред во внятный – пускай Броуди тоже писателем считается. Правда, из тюрьмы его пока никто не выпускает. Может, судьи почуяли подделку – что-то неподлинное, как в любви блудницы. Meretrix…
Анни. Не ввязывался бы, если считал, что это неправильно.
Генри. Но ты-то считала, что это правильно. Я не могу жить по двум нравственным системам одновременно. Я выбрал твою: то, что ты считаешь правильным, – правильно; и то, что ты делаешь, – правильно; и то, к чему стремишься, – правильно. Были же идолопоклонники, поклонялись Чарли Чаплину. Чем не Бог? Не хуже других. Они любили Чаплина. А я люблю тебя.
Анни. И за это мне все прощаешь? По-твоему, я – эгоистка, свинья, но ты меня любишь и закрываешь на все глаза, да, Генри? Спасибо, конечно, но это не о нас! Было бы много проще, будь я и вправду эгоисткой. С Билли все кончено. Мне он не нужен. Ребенок, который никак не вырастет… Знаешь, я похожа на… Радар – это такое сигнальное устройство?
Генри. Что?
Анни. Радар. От него волны исходят, да?
Генри. Не совсем…
Анна. Ну, не важно. Ты понял?
Генри. Что я должен понять? Везет мне с женами! Ни одна не в состоянии связно изложить мысль…
Анни. Погоди. Понимаешь, никакая я не эгоистка. Я даже излучаю волны, сигналы: «Замужем. Никто не нужен». А Билли не словил сигнал, нырнул под радар, в мертвую зону. Безрассудная игра в поезде, а на следующий день мне уже приятно его видеть – знаешь, словно влюбилась. Да что там – словно… Влюбилась по-настоящему. Он не заменил тебя, тебя нельзя заменить, но мне нравилось, что он – младше, что он слушается… Как ученик. А тебя рядом нет… И так далее. Мне очень жаль, что я причинила тебе боль. Но я это нарочно сделала, почему-то так было нужно. Теперь я уже не понимаю – почему, и чувствую, что глупость, но я не могу взять и бросить Билли, ведь у нас был не гастрольный романчик, все было не так, и я не такая. Я хочу, чтобы он перестал во мне нуждаться, тогда и я перестану щадить его. А пока – приходится. Пока надо выбирать, кому причинить боль. И я выбираю тебя, потому что я – твоя.
Пауза.
Звонит телефон.
А может, просто характер у меня такой.
Генри (в трубку). Роджер? Она ушла, минут десять назад. Да знаю, знаю… Нет, мой милый, не рассказывай мне, что такое «непрофессионально»! Кто у нас весь день снимал мемориал павшим, а потом в кадре вылезла тень от операторского крана? Да не вопи ты так, безумец…
Анни (забирает у него трубку). Штаны от злости не потеряй, профессионал! (Вешает трубку, идет к двери. Уже в дверях.) Пока.
Генри. Анни… (Пауза.) Ладно. Иди.
Анни. Ты мне нужен.
Генри. Я знаю.
Анни. Только не разлюби меня. Пожалуйста…
Генри. Не разлюблю. Но у любви – разные лики… Когда вернешься?
Анни. Не поздно.
Он кивает ей. Она кивает в ответ и выходит. Генри садится. Потом встает, ставит пластинку – «Белее белого» в исполнении «Прокьюл Хэрем» – аранжировку баховской пьесы. Генри улыбаясь слушает баховские аккорды. Вступает певец, и улыбка исчезает с лица Генри.
Генри. Только не это, пожалуйста, только не это…
Затемнение, музыка продолжает звучать.
Сцена двенадцатая
Генри, Анни и Броуди.
Затемнение. Музыку постепенно вытесняет записанный на пленку диалог между Анни и Билли. Билли говорит с шотландским акцентом.
Голос Билли. Будешь меня ждать?
Голос Анни. Буду.
Голос Билли. Пусть все переменится, а ты оставайся прежней, ладно?
Голос Анни. Ладно. Буду ждать тебя из тюрьмы и – перемен.
Голос Билли. У перемен срок подлиннее моего. (Смеется.) Выйду – потороплю их.
К этому времени свет, проявившись вначале, как тусклый отблеск с телеэкрана, набирает полную силу.
Гостиная. Телевизор с видеоприставкой, Броуди сидит в одиночестве – молодой человек двадцати пяти лет, в дешевом костюме, с бокалом чистого виски в руках. Внимание его приковано к экрану. Впрочем, в большей степени его интересует устройство видеоприставки. Голоса в телевизоре смолкают, гулко лязгает дверь камеры, слышны, шаги, музыка. Броуди убавляет звук. Входит Генри с небольшим графином воды для Броуди – разбавить виски. На столе бутылка вина и два бокала; свой Генри уже наполнил, а тот, что предназначен Анни, – пуст.
Броуди (говорит с шотландским акцентом). Удобная штука – приставка. Давно выпускают?
Генри. А вот как вас посадили, тут их и выпустили.
Броуди. Зверь машина. Пьесу мою записала…
Генри. Да.
Броуди. И почем?
Генри. Ну, несколько сотен. Они разные.
Броуди. Надо будет обзавестись…
Генри. А вы подождите еще немного – может, такую придумают, чтоб прямо из зала суда писала. И новую пьесу сочинять не надо…
Броуди непонимающе смотрит на Генри.