Отречение от благоразумья
Шрифт:
Но, несмотря на нешуточный испуг, я все же был доволен собой. Меня пригласили в гости к Никсу — это раз. Я получил наглядное подтверждение тому, что панна Домбровска и мсье Жегота связаны с имперским секретарем, а через него, наверное, и с Мартиницем — это два. И, наконец, третье, самое важное: козлопоклонники где-то поблизости, я слышу их таинственные перешептывания и шелест листаемых гримуаров. Надо поделиться с отцом Алистером — пусть тоже порадуется. Трепещите, еретики, инквизиция стоит на страже и бессонно бдит!
КАНЦОНА ДЕСЯТАЯ
Подозреваются все!
На следующий день нас ожидало несколько странноватое и путаное послание от его преосвященства:
«Дано в Венецианском
Алистеру Мак-Даффу.
Отец мой, спешу вас уведомить, что дерзкий инцидент, произошедший после венчания господина посла, был мною расследован. Ни в коем разе не смейте сомневаться, что это не было попыткой отравления. Однако, если бы не ваша своевременная помощь, не писать бы мне этих строк. Нимало не сомневаюсь, что сеньора делла Мирандола состоит с кем-то в сговоре. Я подозреваю, что она занимается неким колдовством. Я заметил на ее шее некий странный амулет, неизвестный мне по значению.
Отец мой, я прошу вас прибыть ко мне, дабы посоветоваться. Но я не хотел бы пока начинать процесса, ибо я не уверен до конца в ее вине. Я не могу взять на себя грех обвинения невинной души.
Отец мой, помогите мне. Я знаю, что не должен говорить этих слов, но мне становится не по себе. Приезжайте скорее, но, умоляю, ни слова никому, чтобы другие святые отцы не узнали о моих колебаниях. Отче, я прошу вас исповедовать меня. Приезжайте скорее. Отче, мне угрожает смертельная опасность. Уничтожьте этот документ и приезжайте тотчас.
Искренне ваш, Луиджи Маласпина».
— Что там стряслось? — недоумевал святой отец, перечитывая полную нескрываемой паники депешу, написанную на каком-то обрывке бумаги, с разъезжающимися вкривь и вкось строками, так не похожими на обычный вычурный почерк Маласпины. — Мадам Мирандолу приплел, амулеты какие-то... Ваш любезный Штекельберг, часом, не правду ли говорил, мол, у господина кардинала с разумом не все в порядке? Кстати, где он?
— Маласпина или Штекельберг? — уточнил я. — Если вы о милейшем пане Станиславе, то ему положено находиться во владениях Мартиница. А вы, отче, грозились давеча навести в венецианском посольстве порядок, разобраться как следует и наказать кого попало. Они, наверное, трепещут в ожидании вашего прибытия.
Отец Алистер пропустил мои колкости мимо ушей, распорядившись:
— Соберите ваши бумажки, мы отправляемся к итальянцам. Маласпина жив, и это уже хорошо. Кстати, что вы там вытянули из милейшей леди Маргарет? Помнится, что-то о скрепленной клятве?
— Я тут вечером покопался в нашей библиотеке и разыскал весьма интересную вещь, — всегда полезно ненавязчиво обратить внимание начальства на собственные скромные достижения. — Считается, что при заключении сделки с представителем нечистой силы колдун или ведьма подписывают некий договор, причем в качестве чернил используется кровь подписывающегося, так? А вот в языческих ритуалах — да погодите кривиться, вы еще не слышали самого интересного! — существует нечто похожее, только там не подписываются, а смешивают добытую из раны кровь, и это крепче всяких печатей заверяет нерушимость какого-либо соглашения. Если же забраться в еще более отдаленные времена, то у греков ходило поверье: божество, берущее себе в слуги или доверенные лица смертного, наделяло его каплей своей крови, дающей если не бессмертие, то долголетие и здоровье. Процесс наделения отличался крайней простотой — кровушку просто-напросто смешивали с вином и пили за здоровье благодетеля.
— Панна Маргарита должна сожалеть, что сболтнула вам о ночи заключения союзов, — со смешком заметил отец Алистер. — Вы полагаете, что вчера мы стали свидетелями не только свадьбы, но и некоего сатанинского и языческого ритуала?
— Все может быть, — ушел я от прямого ответа. — Только согласитесь, весьма необычный ряд событий: приглашение инквизитора на дружескую вечеринку, яд, воздействующий только на господина кардинала, горячие и, на мой взгляд, чересчур старательные заверения
— Не потерял, — буркнул Мак-Дафф, явно не желавший развивать тему неведомо откуда берущихся фруктов.
И мы отправились прогуляться по уже ставшей знакомой дороге — от нашей Градчанской улицы на расположенную в соседнем квартале Влашскую, в синий особняк с белыми колоннами, охраняемый золотым львом святого Марка. Сегодня там властвовали благолепие и прославленное итальянское гостеприимство, так что нам пришлось второй раз позавтракать, дабы не обидеть хозяев, а компанию нам составили его высокопреосвященство кардинал Луиджи Маласпина, отец Бенедикт с его неизменной добродушной улыбкой и ясным взором, барон Джулиано Орсини и пани Либуше, по такому случаю изо всех силенок старавшаяся подражать великосветским манерам. Господин посол, как церемонно объявил Орсини, после вчерашнего празднества пребывает в несколько... э-э... смятенном состоянии духа и тела, а посему присоединиться к нам не сможет и просит передать свои глубочайшие извинения.
К концу речи Орсини начал фыркать, а маленькое сообщество клириков и светских лиц дружно выпило за всех молодоженов вообще и парочку делла Мирандола в частности. Внешность и поведение Маласпины в точности соответствовали предсказанным пани Маргаритой — он явно испытывал неловкость за вчерашний инцидент и определенное неудобство в голове и желудке, однако я не назвал бы его чрезмерно волнующимся или перепуганным. Напротив — кардинал изволил шутить, рассказывал не совсем пристойные байки про престарелого императора Рудольфа, прохаживался насчет наместника Мартиница (впрочем, этот тип давно стал в Праге излюбленной мишенью для остряков) и подкусывал фон Турна, каковой понимал борьбу за свободу Чехии излишне прямолинейно — политика политикой, но господин фон Турн всегда предпочитал выставить напоказ грубую силу. Остальные с удовольствием поддерживали.
После завершающего блюда (крохотной чашечки модного, ужасно дорогого и горчайшего арабского кофе) отец Бенедикт и сеньор Джулиано понимающе удалились, сославшись на неотложные дела, а пани Кураже вежливо попросили выйти и подождать где-нибудь неподалеку. Отец Алистер извлек на свет Божий пришедший утром конверт и вопросил:
— Итак, сын мой, какие грехи столь безмерно отяготили вашу душу, что вы желали немедля покаяться в них?
Маласпина уставился на него с неподдельным изумлением:
— Простите, святой отец? Я, конечно, грешен, как всякое создание Господне, и не сомневаюсь в вашем праве принимать исповеди, однако позвольте выразить свое недоумение...
Мак-Дафф щелчком отправил свернутый листок к Маласпине, тот развернул его, пробежался глазами по строкам и нахмурился:
— Не припоминаю, чтобы писал к вам, да еще со столь трагическим надрывом. Вдобавок, я просто физически не успел бы написать этого письма и отправить по назначению, ибо проснулся незадолго до вашего прихода... Кроме того, здесь упоминается очаровательная сеньора делла Мирандола, а я последний раз видел ее на церемонии венчания и более не встречал по известным вам причинам, в коих действительно раскаиваюсь. Не сочтите за попытку оправдаться, но я в самом деле не имею представления, откуда взялась сия эпистола.
— Может, вы написали нечто подобное при иных обстоятельствах и в иное время, а затем потеряли? — осторожно намекнул я. Маласпина сдвинул брови, видимо, перебирая в памяти последние недели и месяцы, затем покачал головой:
— Не могу точно ответить. Возможно... — он еще раз тщательно изучил лист и более уверенным тоном добавил: — И я бы не поручился, что это в точности мой почерк. Да, в состоянии душевного волнения у меня частенько выходят вместо нормальных букв схожие каракули, однако... — он вдруг скривился и вполголоса выругался: — Porco Madonna! Простите, святой отец, вырвалось. Похоже, я догадываюсь, чьи пакостные ручонки сотворили этот шедевр. Штекельберг!..