Отречение
Шрифт:
— Добро! Пройдем, боярин! Или как тя, не боярин ищо?! Боярчонок, чать?! — примолвил глумливо, оборачиваясь в дверях.
— Сын боярский! — спокойно возразил Вельяминов. И уже когда ступили в боковушу, притворив дверь, докончил: — Старший сын великого тысяцкого Москвы!
Кирдяпа стоял на напряженных ногах. Не садился сам, не желая сажать Вельяминова, с которым все еще не решил, что содеять: убить или поковать в железа?
— Здесь не Орда, Василий! — сказал Иван Вельяминов спокойно, даже миролюбиво, чуть насмешливо глядючи в яростные очи Кирдяпы. — Ну, схватишь, ну, казнишь! У мово батьки трое сынов и трое братьев. Пусть Тимофей Василич тута, дак дядя Федор Воронец, княжой боярин, не уступит ему! Еще Юрий Василич есть! За кажным — тыщи оружного люду! Сметь свои силы, потом и дерзай! А и то еще реку: убьешь послов — татары того не любят, хан Азиз, гляди, и откачнет, и не поможет тебе! И сядете вы тута с отцом — ни Кострома, ни Переславль, ни Ростов не вступят за вас, и Борис Кстиныч полки подошлет нам в помочь, лишь бы на Нижнем усидеть! Да владыка Алексий, гляди, твово батьку и тебя от церкви отлучит за таковую-то пакость!
Иван поглядел еще — он явно не страшил совсем, и эта непоказная храбрость гораздо более, чем слова, сковывала князя Василия, — подумал, перевел красивыми бровями не то насмешливо, не то сожалея, вымолвил вдруг просто, как равный равному:
— Я бы на твоем-то мести, Василий, може, и не то начудесил! Ну, хошь? Схвати, ударь, убей, сорви сердце! Токмо ведь не отмолишь потом и батьку опозоришь навек! Я затем и пришел, подобру остеречь тебя, князь, а там — воля твоя! Токмо об одном советую: чего делашь, думай завсегда наперед, с загадом. Я вот то-то свершу, за ентим такое-то воспоследует! — Иван пошел на ход и уже от двери, оборотясь, докончил: — Привел бы ты, князь, три тумена татарской конницы с собою! Слова бы не сказал тебе, сам руки протянул: на, вяжи! — И вышел. И, никем не задержанный, покинул терем. Еще и на выходе, как прояснело потом, оружничему Василия сказал: — Убери молодцов! Неладное затеяли! Князь пущай поутихнет, охолонет, опосле и толкуйте с им!
Кирдяпа вышел вскоре вслед за Иваном. Глянул сумрачно на растерянных, замерших дружинников, супясь повелел:
— Спать!
Невесть что и натворил бы Василий, не явись к нему Иван Вельяминов вовремя…
ГЛАВА 36
Уцелевшие в первую ночь московиты продолжали, однако, оставаться у суздальского князя почти в заложниках. Дмитрий думал, и думалось ему трудно. Не было уже на земле брата Андрея, коего он даже не сумел похоронить, приехавши только к девятинам, и который один мог бы ему ныне дать разумный совет. Он послал отай скорого гонца к брату Борису и теперь ждал, не отвечая московским послам ни да, ни нет. Наконец гонец воротился. Борис по-прежнему требовал себе Нижний, уступая Дмитрию полученное им от хана великое княжение…
Князь выходил на глядень городовой стены, смотрел угрюмо в ту сторону, отколе уже дважды подступали под город череды московских полков. Волнами проходили в душе и памяти обида, боль, порою ярость… Воли — не было. Погадав о себе, сам наедине с собою, понял что страшится новой войны с Москвой. Ослабнув духом, советовался с женой, с матерью. Великая княгиня Олена сердито отмалчивалась. Единожды взорвалась гневом:
— Муж ты али баба какая? Рати собраны? Князья помогут? Пущай хоть Ольгерд полки подошлет! Ну! А меня прошаешь! Бабу! Тьфу! Воин! — Ушла и говорить боле не стала.
Князь, измученный, бродил по терему. Зашел в светлицу к старшей дочери. Марья сидела за пялами. Глянула скоса.
— Вот, доченька! — произнес Дмитрий потерянно. — Не ведаю уже ничего!
— Микула Вельяминов хочет посватать меня, — сказала Маша без выражения, глядя перед собой в пустоту за пялами.
Дмитрий, еще ничего толком не поняв, закричал, срывая голос, затопал ногами. Дочерь взялась за щеки, прикрыла уши ладонями. Дождала ослабы отцовых воплей, вымолвила:
— Ах, батюшка! Верши, как ведаешь, стыда бы опять не было только!
Дмитрий вдруг кончил орать, засопел, значительно задрал бороду:
— Отдать, дак за князя самого!
— Князь Митрий не ровня мне, — возразила Мария рассудливо. — Молод! Ему Дуня ровня! Коли уж не за Вельяминова, так ни за которого из московитов не пойду! — сказала и утупила взор. Твердо сказала. Дмитрий осекся, поглядел на дочерь новым зраком, обмысливая. Вышел, прихлопнув дверь.
В тот же вечер он вызвал на говорку Тимофея Вельяминова. Сопел, пытался изобразить гнев — гнева не являлось.
Тимофей озирал Дмитрия Константиныча, прикидывая, дозрел тот али еще не дозрел. Выговорил наконец («А, была не была!»):
— Князь Борис, слышь, за Нижний обещает и грамоту подписать на отказ от великого княжения… Баяли о том еговы бояре!
Угадал верно. Дмитрий оскучнел, склонил голову.
— Чего хочет от меня владыка Алексий? — Пояснил, помедлив: — Ежели я передам ханский ярлык Дмитрию!
— На ярлыке спасибо, князь! — осторожно отмолвил Тимофей. — А токмо… — Он приодержал речь, намеря высказать главное требование Москвы как можно опрятнее. — В грамоте нашей, что от Мамая и хана Авдула получена… — Он вновь остро глянул в очи суздальскому князю, понял, что продолжать можно, выслушает! — В грамоте той великое княжение владимирское названо вотчиною великого князя московского! Дак от тебя, князь, не посетуй уж, надобно теперича согласие на то! Чтобы, значит, отрекся ты, батюшко, от владимирского княженья и с родом своим на все предбудущие веки!
Выговорив самое трудное, Тимофей смолк, тревожно разглядывая князя. Но Дмитрий был тих, думал.
— А заботу о Нижнем, — бодрее продолжал Вельяминов, — чтобы, енто самое, по старшинству, по ряду, по закону… Владыко берет на себя. Надо — и ратную силу тебе в помочь подошлет!
Князь продолжал молчать. Сумрачно глянул и опять поник взором. Тимофей, не дождавши ответа, встал, отдал поясной поклон:
— Прости, коли чем прогневил, княже! А у посла воля не своя, говорим, как велено!
Снова поклонился, коснувшись рукою пола; дождав разрешающего кивка князя, пятясь, покинул покой.
Дмитрий и доселе не умел, стойно Андрею, задумывать слишком далеко. И не первому ему приходило менять первородство на чечевичную похлебку!
Ночь он не спал. Прикидывал так и эдак. Силился представить эти «предбудущие веки» и не мог. В очи лез рассерженный Василий Кирдяпа, рожицы младших, дочери… Какие там «веки», ежели грамоты переменяют по воле своей все очередные золотоордынские ханы едва не кажен год! Представил было себя в самом жалком унижении, лишенным княжеской чести, на лавке среди бояр в думе московской… Тотчас замотал головою со стыда. А ведь уже идут! Уже становятся мелкие изветшавшие князи боярами московскими! Нет, только не это! Драться! Драться до самого конца, до умертвия!
Анна пришла к нему (был постный день, спали врозь), села на край постели. Спросила робко:
— Быть может, Ольгерд?
Дмитрий отрицательно помотал головою:
— Ольгерд — тесть Борисов! Николи противу его не пойдет!
Он начал объяснять, говорить сбивчиво про грамоту, отречение, дочерь, ханский фирман, скудоту в хлебе и ратных людях… Она слушала, не прерывая. Сказала только:
— У нас и вторая дочерь растет, четырнадцатый год уже!
Оба знали, что в Суздале будет не прокормить даже дружину.