Отрекаясь от русского имени. Украинская химера
Шрифт:
Ипатьевская летопись рассказывает о походе Русских князей (1187) Святослава Всеволодовича, Рюрика Ростиславовича и Владимира Глебовича. Половцы, предупрежденные, что «идут на ня князи Рустии», бежали. Русские вынуждены были возвратиться. «На том бо пути разболеся Володимер Глебович болестъю тяжкою, ею же скончался. О нем же укрaина много постона». Смысл последних слов совершенно ясен: смерть Владимира Глебовича оплакивала не вся Русь, а пограничная ее область, которую он, как пограничный переяславский князь, защищал от нападения половцев. Тем не менее, именно на это место ссылаются самостийники в доказательство того, что «Русь» и «Украина» суть два названия одной и той же страны. Отсюда и изобретенное ими словосочетание
Еще одна летописная «укрaина», на этот раз в значении границы Галицкого княжества: Ростислав Берладник «еха ж Смоленъска вборзе и прихавшю же ко укрaйне Галичькой, и взя два города Галичъкые, и оттоле поиде к Галичю» (1189). А вот летописное известие об отобрании Даниилом Галицким пограничных с поляками Русских городов (1213), завоеванных перед тем королем Лешком Казимировичем: «Даниил еха с братом и прия Берестий, и Угровеск, и Столпье, Комов и всю укрaину», т. е. окраину Галицкого княжества, пограничную с поляками. Встречаем «укрaину» и в Псковской земле: «И пришед тайно, и взяша с укрaины неколико псковских сел».
Итак, мы лишний раз убедились в правоте В.Кожинова, доказывающего то самоочевидное положение, что ни в этническом, ни в культурном плане древняя Русь ничего «украинского» в себе не содержала. Это действительно так. Но эту совершенно бесспорную истину автор «Истории Руси…» обставляет рядом существенных оговорок, превращающих ее в более чем спорную. Так, констатируя факт оккупации южной Руси вначале Литвой, а затем Польшей, отрезавшей ее от остальной России на три столетия, он заключает: «именно поэтому и именно за это долгое время в южной Руси сложился самостоятельный народ со своим языком и культурой — украинский». [31]
31
Кожинов В. История Руси и русского Слова. с. 383
В.Кожинов, вероятно, просто не осознает, какую нелепицу он утверждает: будто покоренный поляками Русский Народ именно благодаря этой оккупации стал народом «украинским»!
Можно ли в такое поверить? Где и когда иностранное владычество порождало процесс формирования нации? Где и когда господство одной нации над другой давало толчок развитию третьей? В.Кожинов не утруждает себя приведением хотя бы одного исторического примера столь уникального процесса этногенеза. И это легко объяснимо: таких примеров нет. Везде и всюду длительная оккупация неизбежно влечет за собой этническую деградацию покоренного народа, утрату им национального самосознания, традиций, культуры, языка, религиозной веры, предопределяя в конечном счете его физическое исчезновение или полную ассимиляцию этносом-оккупантом. То, что выживает вопреки этим тенденциям, сохраняется в форме малочисленных реликтовых групп, совершенно выключенных из исторического процесса, не способных к творческому развитию и сохраняющихся за счет жесткой консервации того, что когда-то хотя бы частично определяло этнос, к которому они принадлежали.
История южной Руси 14–16 вв. вполне подтверждает нарисованную выше картину. Трехсотлетнее польско-католическое господство принесло свои отравленные плоды: возникновение униатства, полонизация Русского языка, все больше превращавшегося в «мову», вытеснение Русского образования, обычаев, традиций польскими, — вот лишь некоторые результаты планомерно проводимого поляками курса на денационализацию Русского Народа.
К началу 17 в. этот процесс зашел достаточно далеко. Особенно успешно протекал он в среде высших классов Малороссии, большинство представителей которых полностью натурализовались в «поляков»: женились на польках, по-польски говорили, принимали католическую веру, отдавали своих детей в польские учебные заведения. Один из выдающихся деятелей Русской культуры Мелетий Смотрицкий, выходец из Малой России, со скорбью отмечал в 1610 г. потерю южной Русью ее знатнейших родов: «Где дом Острожских, славный пред всеми другими блеском древней веры? Где роды князей Слуцких, Заславских, Вишневецких,
Решающим фактором ассимиляции становилась смена веры (переход в католицизм), что приводило к культурной переориентации на Запад, включенности в ценностные ориентиры Западной цивилизации и к решительному разрыву с цивилизацией Русской. Но ассимиляция «верхов» Малороссии не привела к ассимиляции «низов», хотя и здесь были понесены ощутимые потери — прежде всего в культурном отношении. Однако, народ, как целостный организм, не утратил своей Русскости, сохранил православную веру, родной язык, отеческие традиции, что и предопределило национально-освободительную войну против Польши в 1648–1654 гг. и историческое решение Переяславской Рады о воссоединении Малой и Великой Руси.
Кстати, Богдан Хмельницкий, говоря о войне с поляками, «хотящими искоренити Церьковь Божию, дабы и имя Русское не помянулось в земле нашей», предельно ясно выражал понимание ее высшего смысла, как борьбы Русского народа за свою национальную независимость. А вот современный Русский писатель В.Кожинов этот смысл отрицает, доказывая, что за освобождение южной Руси от польского владычества сражались отнюдь не Русские, а некие «украинцы», заступившие их место в течение 14–16 вв.: «Только оказавшись в составе Литовского, а затем Польского государства, население южной Руси начало превращаться в самостоятельный украинский народ, чья своеобразная культура сформировалась лишь к рубежу 16–17 веков». Кому же мы должны верить: непосредственному участнику исторических событий или их позднейшему интерпретатору? Ответ очевиден: первому, а не второму.
Глава 2. Еще одна загадка: укрмова
Однако, в арсенале у В.Кожинова есть неотразимый, как ему представляется, аргумент в пользу его теории: возникновение в данную эпоху малороссийской «мовы», что якобы неопровержимо доказывает появление в южной Руси «украинцев».
В.Кожинов пишет: «В трактате Ф.П. Филина «Происхождение русского, украинского и белорусского языков», подводящем итоги полуторавекового изучения проблемы (в том числе и украинским языковедением), а также многолетних исследований самого автора, говорится, в частности, что только «в 14–15 вв. лексико-семантические различия языка северо-восточных, западных и южных памятников становились заметными», и, значит, именно «в 14–15 вв. получают широкое распространение особенности, характерные для русского, украинского и белорусского языков… Явления, специфические для каждого восточнославянского языка, продолжали нарастать и в более позднее время».
Понимая, что ссылки лишь на украинского филолога явно недостаточно, В.Кожинов подключает к нему и Русского: «Великий филолог М.М. Бахтин, не раз обращавшийся к украинской словесности и культуре в целом, писал еще в 1944 году: «Значение 16 в. на Украине. Борьба с польским игом и с Турцией, формирование украинской национальности… В 16 в. выдвигается впервые вопрос о национальном языке (курсив М.М. Бахтина. — В. К.), возникает потребность создать письменную «руську мову», отличную от славянской (т. е. церковнославянской — В. К.) и польской. На эту «мову» переводятся книги церковно-учительные и богослужебные («Пересопницкое Евангелие — 1555–1561)». [32]
32
Кожинов В. История Руси и русского Слова. с.385
В.Кожинов полагает, что приведенные им мнения подводят окончательный итог полуторавековой дискуссии вокруг проблемы возникновения и развития украинской «мовы». Но он глубоко заблуждается. Странна вообще его апелляция к авторитету филологов советского периода. Заданность их мнений в отношении времени появления «мовы» более чем ясна. Свои концепции они разрабатывали в жестких рамках официально утвержденной историософской схемы, согласно которой население Киевской Руси составляли отнюдь не Русские, а некие «восточные славяне», из коих и выводили «три братских народа»: русский, украинский, белорусский.