Отрезанный ломоть
Шрифт:
Воспоминания об этой болезни у меня сохранились с особенной отчетливостью, точно все происходило только вчера. Мои товарищи по квартире отнеслись к моему положению почти безучастно и не обращали на меня внимания, точно я уже не существовал на свете. Все дети страшные эгоисты, и, вероятно, я сам отнесся бы таким же образом к другому больному. Внимательнее других оказался Ермилыч, который иногда подходил ко мне и повторял одну и ту же фразу:
– А ты поел бы...
Вечно голодные мальчики не могли никак себе представить, что человек может не хотеть есть. От Ермилыча я, между прочим, узнал, что у меня "горячка",
– Уж, кажется, я ли не старалась...
– охала она, прикладывая по-старушечьи руку к щеке.
– И с чего бы, кажется, быть горячке... Вон все другие здоровы, слава богу.
Жизнь Татьяны Ивановны точно была соткана из разных примет, вещих снов и вечного страха перед какой-то неизвестной бедой, которая вот-вот разразится над ее головой. Моя болезнь была отнесена к числу дурных предзнаменований.
– Ведь только что приехал из Горного Щита, - жаловалась она.
– Там бы, у дедушки, и хворал... А то нет, слег здесь. Ох, вот беда-то прикачнулась.
Самым внимательным человеком по отношению ко мне оказался наш инспектор, навещавший меня почти каждый день. Он же и лечил меня гомеопатическими крупинками, как лечил ими своих прихожан и мой отец. Я верил в крупинки на последнем основании и был рад, когда приходил инспектор и заставлял меня показывать язык, считал пульс и т.д. У постели больного это был совсем другой человек, ничего общего не имевший с тем, который наводил трепет даже на отчаянную бурсу. Я слышал его тяжелые шаги, когда он поднимался по лестнице, и знал вперед, что он войдет в шляпе в мою комнату, понюхает воздух, сморщится и скажет подобострастно сопровождавшей его Татьяне Ивановне:
– Что это у вас, матушка, воздух-то какой... Хоть топор вешай. Покурили бы чем-нибудь, что ли...
– Уж, кажется, стараюсь, господин инспектор, - обиженно отвечала старушка.
– Даже в другой раз и ночью не спишь, а все думаешь, как бы лучше... Да и то сказать, ведь шестнадцать человек, какой уж тут воздух.
Следовало, конечно, известить о моей болезни дедушку, но этого не сделали, чтобы напрасно не тревожить старика, - все равно он не мог приехать, потому что должен был обходить весь приход с иконами.
Я отлично помню мучившие меня горячечные галлюцинации. Мне представлялось необозримое пространство, матово-белое, как полированная слоновая кость, и на этом поле появились какие-то лохмотья, которые я напрасно старался удалить, чтобы сохранилась сверкавшая белизна общего фона. Это было самое мучительное состояние, и я чувствовал, как начинаю задыхаться, подавленный собственным бессилием. Затем мне казалось, что я все еду, еду по скверной проселочной дороге, как ехал на пасху, а цель путешествия подвигалась все дальше и дальше. В каком-то радужном тумане, как в камер-обскуре, выступали знакомые силуэты родных зеленых гор, мелькали дорогие лица и разные предметы домашней обстановки, которые казались живыми. Меня охватывала страстная тоска, и я напрасно рвался к зеленым горам, где так легко дышалось, - дорога казалась тоже живой и не пускала вперед, а даль заслонялась мучительно белой и блестящей поверхностью. Еще больше мучили галлюцинации слуха: кругом меня все зубрило, отчаянно,
В светлые промежутки, когда являлось сознание действительности, все мысли, конечно, летели домой, в родной Висим. Я видел опять отца и мать, всю обстановку родного гнезда и с особенной яркостью сознавал, что я отрезанный ломоть навсегда и что возврата нет и не может быть... Осталось идти вперед.
Странно, что окружавшая обстановка почти не действовала на меня, несмотря на ученый ад. Настоящее точно уплыло из сознания, и окружавшие меня шум и гам незаметно сливались с внутренним пожаром.
Последние дни перед кризисом прошли в каком-то тумане, а когда я проснулся от своего забытья, передо мной стоял инспектор и ласково говорил:
– Ну, теперь слава богу... Теперь долго проживешь.
У дверей стояла Татьяна Ивановна и вытирала слезы концом своего рабочего передника.
ПРИМЕЧАНИЯ
Отрезанный ломоть
ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
Воспоминания
Замысел книги воспоминаний восходит к 1891 г. "Нужно будет написать на всякий случай воспоминания о всех... простых и хороших людях, среди которых прошло мое детство", - писал Мамин-Сибиряк в письме к матери. Отдельные рассказы и очерки, составившие книгу, печатались в разных журналах в течение десяти лет.
Отдельной книгой воспоминания вышли в 1902 г. в издании журналов "Детское чтение" и "Педагогический листок"; при жизни писателя переиздавались дважды - в 1908 и 1911 гг. в серии "Библиотека для семьи и школы".
С. 354. Ормузд и Ариман - древнеперсидские божества. Ормузд олицетворение добра и света, Ариман - олицетворение злого начала.
Еще совсем малюткой, в колыбели...
– из стихотворения В.Гюго "Моей дочери".
С. 386. Триповый - сшитый из шерстяной ворсистой ткани трипа.
С. 390. Казеннокоштный - учащийся, который содержался и обучался на казенный кошт, т.е. на средства государства или церкви.
С. 400. "Английский милорд" - в подлиннике "Повесть о приключениях аглицкого милорда Георга", сочинение Матвея Комарова, впервые напечатано в 1872 г. Роман многократно переиздавался.
"Никласа Медвежью лапу" читал? Нет? А "Битву русских с кабардинцами"? Тоже нет? А "Лесного бродягу"?
– Речь идет о низкопробной, так называемой "народной" литературе. "Никлас - Медвежья лапа, атаман контрабандистов, или Некоторые черты из жизни Фридриха II" (1837) - псевдоисторический роман Р.М.Зотова (1795-1871); "Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа" (1844) - роман Зряхова; "Лесной бродяга" (1852) - перевод с французского, роман Ферри.
С. 406. Парии - в прошлом племена южной Индии. В широком значении лишенные всяких прав, отверженные, угнетаемые люди.
С. 424. Курок (шкворень) - металлический стержень, соединяющий передок телеги с передней осью.
А.Груздев
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
