Шрифт:
…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото. На многолюдных празднествах и ритуальных церемониях, где не появиться нельзя, фотографы, снимая их, ведут себя суперскромно, допускают многочисленные передержки, а операторы ТВ своими «пушками» стараются почаще давать общий вид зала, а в «крупный план» ловить только лидера. Их лучшая трибуна — печать. Вот здесь они показывают себя во всем блеске, не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов.
Анвар Ларист, впрочем, никаких сомнений и не испытывал. Они являлись для него соратниками, даже друзьями.
А по мне, их всегда надо было держать на прицеле…
Они не появляются на телеэкранах крупным планом, фотографы при них ведут себя скромно, и телеоператоры слишком быстро ведут панораму, смазывая лица. Но мне хватает мгновений — оплошностей журналистов, и я узнаю их: вон Народный Кибернетик Сокура — кто он сейчас? — наверное, министр информационно-вычислительной техники. Вон Народный Советник Ихона — пожалуй, нынешний глава церкви… Впрочем, я запутался. Это было при Его Величестве Лакусте Первом, сразу после Президента Лариста. А что сейчас, после Лакусты?.. Снова республика? Или доминион церкви?
Хотя неважно, конечно.
Главное, кто-то уходит, а кто-то остается…
Лариста хранил сам Бог.
Много ли надо для легковушки, пусть и двухсотсильной, чтобы отправить ее в металлолом вместе с пряжками, пуговицами и прочими несгораемыми вещами, что останутся от пассажиров? Триста граммов «пластилина» да женские часики «Искра» с детонатором. Рвануло так, что свечой вспыхнули и два грузовика с охраной, чересчур близко прижавшиеся к авто Президента.
Сам Ларист, слава Богу, в это время говорил с крестьянами, собиравшими виноград метрах в ста от дороги. Охранники, сбив с себя пламя, тут же кинулись к нему и заняли круговую оборону. Офицер, командир взвода, умолял Лариста залечь и подавал мне знаки отчаяния.
Но Ларист, опытный вояка, сразу понял, что грохнул «пластилин», а не снаряд от базуки: бронированный «Мерседес» лишь распахнул свои внутренности, но с места не сдвинулся. Баллоны о газом разбросало по окружности, а не в одну сторону. То же самое и с креслами. Достаточно для приметливого глаза.
Крестьяне, и до того молчаливые, после фейерверка совсем приуныли. Ни слова от них Ларист не дождался. Но это, конечно, не от того, что взвод охранников вмиг, превратил их делянку в укрепленный редут, — что им до поля, если оно сельхозкоммуны. Просто им нечего было сказать своему президенту, тот вел страну к Перегруппировке на всех парах.
Возникшую неловкость решил разрядить Ихона. Он быстро расшифровал молчание этих двух крестьян.
— Жаловаться, в общем-то, не на что, — сказал он им. — Верно? А те трудности, что стоят на пути к прогрессу, они всегда ложатся на плечи и правительства, и народа. Так?
Крестьяне, худой высокий мужчина и парень помоложе с большими натруженными ладонями, молчали, не поднимая глаз.
— И мы их преодолеем, — быстро продолжил Народный Советник, — как говорится,
Один из крестьян, тот, что постарше, вроде бы хотел кивнуть, но тут рванули газовые баллоны на дороге, и они снова превратились в статуи.
Действительно, попробуй разговорись тут, в такой обстановке.
— Ну хорошо, я позабочусь, чтобы вашей сельхозкоммуне досталось побольше талонов на мотоблоки. Авентуза, запиши, напомнишь, — обратился Ларист ко мне.
И пошел своей знаменитой походкой, напоминающей парадный шаг курсанта во время присяги, к уцелевшему пикапу с радиостанцией на борту. Надо было возвращаться домой, в столицу.
Надо было возвращаться, вот уже и Ихона чуть ли не бежал, стараясь не отстать от президента Смрадный чад застилал глаза — покрышки горели удивительно дружно, и я поторопил испуганных людей:
— Ну-ка, землеробы, ваши координаты… Чего язык проглотили? Номер артели? Как она у вас там? «Прогресс и счастье»? «Народ и свобода»?
Крестьянин, тот, что постарше, ткнул меня в грудь здоровенной кистью, а затем стал трясти руками, выделывая такие кренделя пальцами, что будь это речь, а у меня вместо глаз уши, я бы закрыл их — такой бы поднялся шум.
— Вы что, немые совсем?
Тут в «разговор» ворвался тот, что помоложе, он не менее ловко шевелил перед моим лицом пальцами, двигая мышцами лица, шеи и чуть ли не танцевал на месте, пытаясь что-то сообщить мне, причем, кажется, далеко не адрес коммуны…
Их глаза, выразительные до умопомрачения, долго еще маячили передо мной и исчезли, лишь когда мы пересели из тесного пикапа в вертолет. Его прислало аэродромное начальство, услышав взрывы на автотрассе — посмотреть, что там случилось. Седой полковник авиации, казалось, был раздосадован тем, что президента не разорвало в клочья, — так он был уныл при встрече. Но Ларисту было не до настроений летчика, и, быстренько погрузившись в вертолет, мы взяли курс на юго-запад.
Только вертолет набрал высоту, а я более или менее привык к шлемофону, сдавившему мне голову, как в наушниках послышался голос Советника Ихоны:
— Взгляните-ка вниз, президент… Пейзаж довольно любопытный…
Президент посмотрел, и я тоже. В провале открытого люка, между стоек пулеметной турели, пожалуй, в километре простиралась земля, а на ней отчетливо выделялись огромные слова:
Сколько я ни протирал глаза, понять, что за материал был тут использован, не мог. Камень? Известка? Мраморная крошка?
— Не перестарался ли наш Кузен? — усмехнулся Ларист. — Кого он агитирует? Снизу не прочтешь, только сверху. Но пассажирских линий у нас нет, народ не летает…
— Для армии! — раздался в наушниках голос Ихоны. — Чтобы не забывали…
— Так она у нас разделена по народным отраслям, разве не так? — удивился Ларист.
— Все так, — был ответ, — но ВВС-то в одних руках…
«Наглядная агитация» для военлетов уходила постепенно под брюхо машины. Президент сидел, нахмурясь, и провожал ее глазами.