Отрицательная Жизель (сборник)
Шрифт:
Два выходных Михаил томился, успокаивал себя — как придет на работу, скажет ей: «Не знаю я всех ваших женских штучек — причесок, фасонов, флаконов. Ты уж не дуйся на меня!»
А Любка и не дулась. Сама жалела, что взмыла вверх как ракета. Могла просто сказать: побрызгалась лаком, может, и перебрызгалась. Согласна. И вообще она теперь будет причесываться иначе — волосы по плечам.
И чтобы скорей дождаться понедельника, Любка схватилась за уборку. Было у нее желание все перемыть, перетрясти, переставить. Перевернуть свой дом.
В воскресенье к вечеру оставалось ей натереть намазанный мастикой паркет. Любка
Явились как с неба свалились. Стали на пороге, и Пашка сказал нахальным голосом:
— Кончай чистоту, принимай гостей!
Лялька захихикала — что ни скажет Пашка, ей все смешно. И Пашка прямо-таки прется в комнату по чистому полу, хватает стул и садится. За ним вприпрыжку вбегает Лялька. А те двое, скромненьких, застряли в открытых дверях.
Любка оглядела всех строго, сказала сердито:
— Закрыто на ремонт!
— Ремонт сейчас закончим, кафе-танцзал откроем. — Пашка протянул руку за щеткой, скомандовал: — Молодежь, за дело! Пузырь, натирай!
Любка убрала щетку за спину.
— Нет. Закрыто насовсем.
— Значит, гонишь?! — Пашка грозно засопел, поднимаясь.
— Да шутит она, шутит. Правда, Любочка? — Лялька обняла Пашку за плечи, усаживая. — Что случилось, скажи?
— Ничего не случилось, — ответила Любка скучным голосом. — Просто я выхожу замуж.
Пашка загоготал басом, за ним бисером рассыпалась Лялька, а взглянув на них, нехотя засмеялся Пузырь.
Только Валентин стоял в дверях грустный-грустный.
— Ты шутишь, Любка, скажи — ведь шутишь? — приставала Лялька.
— Может, и шучу, — ответила Любка. — Но вы все равно уходите. Мне надо натирать пол.
ПРОИСШЕСТВИЕ С ПЕТУНИНЫМ
Ребята у нас в редакции называют это просто «штука с Петуниным» или «эта ерундовина», а сотрудники постарше и те, что поближе к главному, — «петунинская история». Самое интересное, что никакой петунинской истории на самом деле не было, и называть происшедшее моим именем нет никаких оснований. Не я герой этой истории. Другое имя тут гораздо уместнее.
Впрочем, для меня сейчас важнее я сам. Хотелось бы понять, что же я такое. Времени подумать теперь предостаточно — командировка в отдаленный район на несколько месяцев, да еще глубокой осенью, зимой.
Вот и решил я записать «историю». Не могу выносить здешних долгих вечеров в пустой гостинице, яркого света в белом номере, похожем на больничную палату. С ума можно сойти от этих белых пустых вечеров. Писать все-таки занятье. И потом — мне кажется, что когда я вспомню все по порядку, то увижу происшедшее как на экране и прояснится, что за персонаж в этом кинофильме я сам.
Я вспомнил, как определил меня когда-то Старик. «Положительный герой», — сказал он, принимая меня два года назад на работу. Сказал с лукавым прищуром, заглянув в мою коротенькую автобиографию. И было там всего несколько строк: родился в 1941 году, с медалью окончил школу, отслужил в армии, получив награды, комсомольский работник, отмеченный грамотой обкома, студент-заочник факультета журналистики, в срок сдавший задания и экзамены за третий курс.
Еще раз назвали меня положительным героем недавно. Назвала Нина. И ее мягкий голос прозвучал довольно ехидно. Я принес новые фотокарточки 9 на 12, она их приняла — мы оба выполняли распоряжение нового главного, повелевшего переснять всех сотрудников в одном формате. Ни в какие герои я сроду не метил, в нашей редакционной жизни был персонажем самым обыкновенным. Я на нее обиделся. Если по внешности и антропометрическим данным я подхожу для образа «положительного» — глаза голубые, волосы русые, зубы белые, плечи широкие, руки сильные, рост 180, вес 72, да еще и ямочка на подбородке, то это уже не моя вина.
Итак, этот опус — записки положительного героя. В кавычках.
В областной газете я работаю уже три года. Был внештатным, потом меня взяли в штат литсотрудником, а когда перешел на третий курс, перевели временно на отдел культуры и быта, называется ВРИО. Для моих лет неплохо.
При Старике мне работалось хорошо. Все у нас шло гладко. Работу я свою люблю. Нормально люблю: с радостью берусь за дело, а когда кончу, радуюсь, что развязался.
Старик меня хвалил (не часто — он такой). Говорил отечески: «Петуня у нас молодец». В редакции я чуть не с первого дня «Петуня». Видно, имя мое — Анатолий — не пришлось товарищам по душе. Петуня так Петуня — ласково и не обидно.
События, из-за которых я попал сюда, начались с ухода Старика — нашего Главного. Он бы, наверное, и еще поработал, какая это старость — 65 лет. Это мы его прозвали Старик. Из уважения. Его любили. Он нас не допекал тем, что он главный, не лез в каждую строчку, не ловил блох и не гнул в дугу. Но если случался серьезный промах, от него могло крепко влететь. Как в том случае, когда Федька Федоров к очерку о передовой птицеферме в селе Лебедях подверстал кусок рецензии о гастрольном спектакле «Лебединое озеро».
Но с прошлой весны наш Старик стал плох. Захандрил, начал жаловаться на сердце. По два-три дня не выходил на работу. Начались разговоры, пересуды. Кто говорил, что у него семейные неурядицы, кто уверял, что Стариком недовольны в обкоме, считают, что мы отстаем. Газета, мол, недостаточно активно ведет борьбу с пережитками в быту, в частности с алкоголизмом.
Наконец прошел слух, что Старика снимают, предлагают другую работу, но он решил уходить на пенсию.
А в начале лета стали уже рассказывать о новом главном. Разузнали, что он москвич, молодой, когда-то работал в заводской многотиражке. Говорили разное — будто он заведовал большим Дворцом культуры, служил в министерстве чуть ли не референтом, налаживал торговые связи с одним африканским государством. И даже вот что говорили: торговал мехами на международном аукционе.
Что было правдой, а что выдумкой — судить мы не могли. Одно удивляло — зачем он отправился из Москвы в областной центр не из первых по величине и значению?
Но на этот вопрос отвечать было некому. Хотя все что-то знали, не было среди нас никого, кто бы располагал информацией во всем объеме. Однако чем больше говорили о новом главном, тем больше появлялось подробностей. Говорили, что он передовой, очень современный, энергичный, что «заставит нас попрыгать», что он красавец — берегитесь, мол, девушки. Доболтались до таких подробностей, которые могла бы знать его жена, но тут же выяснилось, что он холост.