Отрочество архитектора Найденова
Шрифт:
Выскочил из дома Сережа — как вывалился из поезда на ходу. Седой догнал его:
— Ночевать там собрался? — Увидел его растерянное, жалкое лицо, но по инерции, не в силах остановиться, досказал. — Чего тянул время?
— Ну отдал я ему деньги! — выкрикнул Сережа. Растрепанный, большеголовый, с мясистым тупым носом, он походил на большую собаку. — Тебя это не касается.
Седой понял, что о белой, о преследовании Мартына Сережа не помнил.
— Конверт же у твоей матери остался, — сказал Седой с досадой.
— Ты что, не видел, как она мне его сунула?
— А ты чего разорался? Два часа потеряли из-за него, а он еще орет. Как мы найдем Мартына? Темно уже!..
Они дошли до угла, здесь Седой повернул было, говоря, что по Джамбула к станции ближе. Говорить этого вроде бы не стоило, Сережа и сам знал, что ближе, — Седой успокаивал друга своей интонацией: дескать, что там, ну отдал деньги так отдал. Сережа остановился на углу, буркнул, что по Некрасова ближе. Седой еще мягче повторил, через двор железнодорожной бани они выйдут к путям, а там станцию видать. Сережа не дослушал:
— Неужели ты не понимаешь, что по Некрасова ближе?
Седой догнал, коснулся его руки:
— Подожди!
Пепе стоял у окна, говорил в огород:
— У тебя нога болит!
— Та ни, шо там… — отозвалась жена.
— Кому сказано! — с притворной сердитостью крикнул Пепе. Жена его тотчас поставила ведро в межу. Она одновременно с Седым подошла к дому и здесь с улыбкой, покорно опустив ясные ласковые глаза, сказала:
— Як скажешь…
— Давай я полью твои помидоры, — поспешно сказал Пепе, он был умилен покорностью жены.
Здесь молодожены наконец увидели Седого.
— Отдайте Сережин конверт, — проговорил Седой.
— Не отдам.
— Он просит, — вызывающе сказал Седой. — Поняли?
— Э, дружище, разве мы тут что поправим?.. Мать в доме деспот — сын слаб характером.
Седой выскочил на улицу: Сережа исчез.
Мария Евгеньевна разведет сына с первой, со второй женой. Однажды Сережа, тогда уже лысый человек с мясистыми щеками, завезет Седого — тот приедет в Москву по делам — куда-то в Свиблово… Там в однокомнатной квартирке их станет угощать водкой и чаем могучая дама с усиками. Затем Сережа станет звонить Седому в гостиницу утром и вечером, шепотом умолять не проговориться Марии Евгеньевне «о Санечке»: «Никогда, понял? Никогда! А если проговоришься, не показывай маме ту квартиру». Бессмысленно будет твердить, что найти тот дом в Свиблове невозможно и по доброй воле…
Утром Седой, одинокий, обсыпанный угольной крошкой, продрогший, спрыгнул с товарняка на сорок первом разъезде и побежал в степь, прочь от путейской казармы. На бегу он придерживал карман, где лежало оружие защиты — тяжелая гайка на шнурке.
Брошенный поселок растянулся по горизонту, как бродячее стадо. Вблизи это сходство было еще страшнее, дома со своими камышовыми, обмазанными глиной стенами казались высушенными солнцем существами.
В недрах кладбищенской тишины возник глухой, утробный вой, который достиг ушей Седого. Он достал свое оружие, намотал шнурок на руку.
За пустоглазой коробкой с разлохмаченными камышовыми стенами стоял целехонький дом, сиял окнами. На крыше дома, на крыше сарая, радуя в этой безжизненности, как радовал бы цветущий город с его плотной, сверкающей росой зеленью, толкались, вертелись, расхаживали голуби, нежились, распустив крылья веерами. Два плеких, невиданно крупных, белогрудых, с угольно-черными пятнами на боках, на краю крыши хлестались крыльями. По очереди наносили резкие щелкающие удары крыльями, разбегались, вертелись, танцуя, стращали друг друга клокотаньем, сходились и хватали друг друга за роскошные чубы.
Седой упал в бурьян. Лежал долго, ждал, высматривал.
Солнце грело сквозь рубашку; стрекот кузнечиков, пенье невидимых жаворонков, скрип сухого бурьяна под ветром — множество чуть слышных звуков степи сплавилось в ровный шум. Вой не повторялся. Птицы влетали и вылетали в раскрытую дверь сарая. Может быть, Мартын или кто другой, приставленный сторожить голубей, засек Седого и сейчас злорадно наблюдает за ним? Седой вытянул из бурьяна обломок обруча, швырнул. Шум крыльев пробил человеческий вопль:
— …а-а-а-то!
В крике были ужас и призыв. Кричала жертва Мартына!.. Он уехал вечером… Покормил голубей, проверил, насторожил ловушки и уехал… А в ловушку попал случайный человек — прохожий ли, шофер…
— Иду! — сказал Седой дрожащим голосом, поднялся, пошел к дому.
Шел он, как ходят по дну с острыми камнями, — чтобы не задеть провода или какой настороженной нити. Воткнув в карманы трясущиеся руки, он пересек вытоптанное пространство перед сараем. Ударом ноги распахнул дверь в сени, отскочил. Его окатило сырым холодом.
Седой сделал шажок, другой, глянул через порог. Под ногами в черной яме погреба полуголый человек протягивал к Седому руки и тянул свое страшное сиплое «сгысс»…
Седой подтянул лестницу, она стояла у сарая. Лестница была тяжелая, выламывала руки. Седой выкрикивал ругательства, грозил Мартыну раскурочить, разгромить, взорвать его гнездо, бодрил, распалял себя!.. Выступом перекладины лестница зацепилась за порог, Седой нагнулся, с боязнью скосив глаза на человека, мычащего, скачущего там, внизу, — и узнал Мартына!
Он очнулся за домами. Он твердил безотчетно, не слыша себя: — Ты хотел меня поймать, да? А сам попался, да?.. Сволочь! Сволочь! Сволочь! Сам попался! Сам, понял?..
Мучило зрелище скачущего человека, лезли, тыкали в глаза его руки, уши были полны его мычаньем.
В слезах Седой бросился к разъезду. Невыносимо было знать о человеке, воющем в яме по-звериному. Но ведь для него, Седого, была предназначена яма, это он должен был выть и царапать ногтями стенки, а потом упасть лицом в грязь и умереть. Его останки выбросили бы наверх, и там догнивали бы они в бурьяне между кучами мусора и ржавыми частями кроватей.