Отрок. Перелом: Перелом. Женское оружие. Бабы строем не воюют
Шрифт:
– То есть как? – Вот это новость! И немалая. Выходило, что и с боярами Корней в родстве.
– Как-как… А вот так! – Фома едва не шипел. – Дочку боярина они сговорили за Мишку, за внучка, чтоб ему… Давно уже, а тут годы подходят. Смекаешь, к чему идет? Корнея теперь и через Туров не сколупнешь. И гривну сотничью не с Федькиной ли подачи черт колченогий получил? А ведь это не все!
Сотне не сегодня-завтра на новое место переселяться. Не на этой седмице, конечно, но все же… А он, гляди, уже себе место поудобней мостит. Сначала своих к лучшему определит, а тех, кто не у него под рукой, посадит, куда сам
– И кто же еще? – с подначкой хмыкнул Чума.
– Пимен, конечно, не бочка меда, но он хоть другим не мешал. Кого он обделил? Обманул? А Степан? Сколь лет мельницей занят. А теперь что? Не любите вы друг друга, знаю, так вам и не миловаться. Зато слову Устина и старики с кольцами поверят. Нам бы сейчас Ратное на старых обычаях удержать, а там живите всяк, как желает. Вот теперь и думай. Ты крест Егору целовал, когда в его десяток шел? А он с нами, – Фома мельком взглянул на Егора, будто просил того подтвердить свои слова, но Егор снова уткнулся в кружку и взгляд Фомы не заметил.
– А вот теперь слушай то, за что и головой заплатить можно. Мы тут не один день думали: нельзя допустить, чтобы из сотни стадо баранов сделали. На убой, как прошлый раз. Оно, конечно, сотня княжья, а все же на особицу мы – не дружина, которая у князя кормится. Нас еще Ярослав опасался, а уж нынешний туровский князь вообще больше половцев боится, – десятник отхлебнул браги, то ли для смелости, то ли просто горло пересохло. – Спасти же сотню, пока Корней свои дела творит, нельзя! Не хотелось бы, конечно, свой все же, но как иначе? Да и не мы начали – он первый кровь пролил! Так что решили, значит – вырезать Лисовинов надо! Пусть не всех, но Корнея с его зверенышем обязательно. Больно уж шустрый паршивец, вреда от него много. Ну, и Немого тоже придется. Жаль, ратник знатный, но ведь как пес цепной у Корнея, – Фома с сожалением покачал головой. – Ну и там еще… кто противиться будет… Ну, это позже. Сначала Лисовины! Так, как? С нами идешь? Или дальше на Корнея горбатить думаешь?
Фаддей молчал.
«Вот, значит, какое пятно… Темное…»
Его не торопили, да и кто с ходу ответит на такой вопрос? Разве только тот, у кого, кроме ненависти, ничего больше не осталось. А у Чумы семья.
– А остальные наши как? – вспомнил Чума про свой десяток.
– Говорил я с остальными, но тогда только думали, что делать. Сказали, коли пошли за мной, стало быть, согласны… – голос Егора звучал ровно, но… Пожалуй, слишком ровно… – Ты-то как?
– Я тоже на верность присягал! Я с тобой! – решительно отрезал Фаддей. Почти не думая, ибо ничего другого он сказать и не мог. Ответить по-другому значило нарушить клятву верности, а воин своему слову хозяин. Вот только на душе почему-то скверно. И правильно вроде Фома говорил, а все равно скверно.
– Ну, слава те, Господи! – выдохнул Фома, – а то меня сомнения грызли. Не обижайся, Фаддей, не всякому такое сказать решишься. Егор вон и то… Ну, да теперь все ладно будет. Вот теперь и медку можно. Я-то, каюсь, эти помои потому и выставил, чтоб не захмелеть, решать-то на трезвую голову надо…
Фома балагурил, настроение у него заметно поднялось. Еще бы – такого бойца к себе перетянул! А вот
Фаддей снова глянул на Егора, тот чуть кивнул.
– Да нет, благодарствую, пойду я… – откланялся Чума. – К сыну мне надо. У Настены он. А хмельным к ней – сами знаете…
Решение все-таки пойти к лекарке созрело внезапно – Фаддею вдруг непреодолимо захотелось увидеть сына. И что там кто скажет – плевать! Тут такие дела творятся! Неведомо, чем закончится. Ради него же все – ради Ведени…
Со двора вышли вместе с Егором.
– Ты вот что… После, как сына проведаешь, к Арсению забеги, наши там все собираются… – приказных ноток в голосе десятника не слышалось, скорее, он обращался к Фаддею с просьбой. – Поговори там, пусть решают.
– Угу, – Чума в мыслях уже бежал к Настене. – А сам чего?
– Нельзя тут приказом. Каждый за себя решить должен… – Казалось, десятник и сам еще не знал, как поступить. – Скажи им, что Фома тебе говорил, пусть думают.
– Угу…
– Только не долго. На третью от этой ночь решили.
Повидать Веденю не удалось: Настена, хоть баба и душевная и все понимает, пусть и болтают про нее всякое, однако в лечении строга неимоверно. И если погнала, значит, так и надо. Но пусть лучше ругается, чем молчит. Ратнику ли не знать, как выглядит лекарка, если не может спасти болящего, а тут любо-дорого послушать: и «лоботрясом бездельным, не по делу шляющимся», и «дурнем, всякое себе думающим» обозвала! Стало быть, ничего страшного. Да и сама подтвердила: нечего беспокоиться, все хорошо будет.
Ну, хоть с сыном все, слава богу, обошлось. Настена свое дело знает, не зря же ратники ее своей хранительницей считали. Сколько мужей от смерти спасла, сколько баб ее стараниями от бремени разрешилось, не померши, и дитяток свет увидело – счета нет. Каждый в Ратном ей если не своей, так жизнью близкого своего обязан. А в поветрие, кабы не лекарка…
«Да что говорить, вечерком надо бы ей чего занести в подарок… Варька вон уже и меда горшок, и круг воска принесла…»
Фаддей поморщился – жаль воску. Понимал, что жалеть нельзя, а все же… Любил он воск – теплый, душистый. Из походов вез весь, какой с меча брал, и запасы имел немалые. Сам же и свечи из него делал: лучины, которыми освещались почти все избы в Ратном по вечерам, он и не любил, и просто боялся. Видел еще в детстве, как целая семья сгорела из-за них.
«Ну да бог с ним, с воском! Пошло бы на пользу. Настениному слову верить можно, даром что бабой уродилась, а никакому мужу не уступит. Для нее и серебра не жаль…»
От души отлегло, даже дышать полегче вроде стало, как от лекарки вышел и остановился за воротами, решая, куда теперь податься. И к вечеру вроде, да до темноты еще далеко.
«Егору обещал с десятком переговорить…»
Тащиться к Арсению Фаддею не хотелось. Ну, совершенно. Сейчас бы домой, щец похлебать да чуток поваляться. Труды, конечно, привычные, да уж больно день сегодня тяжкий выдался. Вчера до ночи пахал, до сих пор плечи ноют, но хоть закончили… С утра косил, а потом вроде и не перетрудился особо, так ведь и не обедал, и на ногах все. Потом с Веденей…