Отряд-4. Битва за небеса

Евтушенко Алексей Анатольевич

– Хочешь сказать, теперь ваша очередь, немцев? – нахально подмигнул Хельмуту Валерка. – Ну-ну.

– В «Гансе» больше места, – ровным голосом заметил Дитц. – У вас в «Маше» будет Аня с ребёнком. – Он встал со скамейки, поправил ремень и кепку, повернулся к Валерке и неожиданно подмигнул в ответ. – Но ты прав. Очень может быть, что теперь наша очередь.

И удалился, насвистывая какой-то бравый немецкий марш.

Проводить отряд собралось всё племя Леонида Макаровича, около трёхсот с лишним человек – за время пребывания здесь отряда людей в племени изрядно прибавилось. Жать руки, обниматься и целоваться не лезли, – кто очень хотел, сделали это ещё днём (весть

о том, что отряд уходит, распространилась по лагерю быстрее, чем боевая тревога), также ещё днём отряд снабдили съестными припасами, как минимум, на месяц вперёд, и теперь люди просто стояли, образуя молчаливый живой полукруг, с одной стороны которого располагались ворота лагеря, а в центре – чудесные вездеходы с Лоны по имени «Ганс» и «Маша» и те, кто с минуты на минуту должен был отправиться в новый путь, чтобы уже никогда сюда не вернуться.

– Не пойму, чего мы ждём? – хмурым шёпотом осведомился Руди Майер у Михаила Малышева. – Пока местные бабы реветь начнут, что ли? Я, вон, уже вижу, что кое-кто на старте.

Некоторые женщины в толпе и впрямь украдкой вытирали глаза.

– Макарыча, – тихо прогудел в ответ Малышев. – Попросил обождать минутку. Ты в «Гансе» был, пулемёт свой укладывал, не слышал.

– Не люблю я долгих прощаний, – пробормотал пулемётчик, полез, было, в карман за сигаретой, но остановился.

Толпа зашевелилась, расступилась и пропустила к отряду Леонида Макаровича и местного православного священника отца Петра, прижимающего обеими руками к груди какой-то толстый сверток прямоугольной формы.

– Чуть не забыли, – сказал Леонид Макарович. – Хорошо, отец Пётр напомнил.

– О чём? – спросил Велга.

– Отец Пётр, – обратился Леонид Макарович к священнику, – покажите.

Отец Пётр присел аккуратно развернул ткань, и глазам присутствующих явились две иконы в старинных серебряных окладах. На одной была изображена женщина с младенцем на руках, а на другой – всадник, поражающий копьём змея.

– Вот, – сказал отец Пётр, – примите. Пусть Пресвятая Богородица с младенцем Иисусом и святой Георгий Победоносец сохранят вас на вашем долгом и опасном пути и помогут исполнить то, что вам предначертано. Это старые иконы, намоленные, и в них заключена великая сила Господа нашего. Богородица, я думаю, пусть будет в немецкой машине, а Георгий Победоносец в русской. Хотя не настаиваю. И не думайте о том, что кто-то из вас православный, кто-то лютеранин, протестант или вовсе некрещёный. Все мы дети господни, и Бог всех любит одинаково.

Рыжий Руди Шнайдер открыл было рот, чтобы отпустить по данному случаю весёлую солдатскую шутку, но вовремя посмотрел на серьёзные лица товарищей и решил, что сделает это позже. В другой обстановке. Или не сделает вовсе.

Вешняк, Малышев и Аня привычно перекрестились. Чуть подумав, неумело перекрестился и Валерка Стихарь, а Велга посмотрел на Дитца. Обер-лейтенант чуть заметно кивнул головой и прикрыл глаза.

Верно, подумал Александр, надо брать. Места хватит – прикрепим изнутри в жилом отсеке… А не взять – обидим людей ни за что ни про что. Да и кто знает, что нас ждёт впереди. Может, и впрямь помощь святых православных икон не окажется лишней. Я, конечно, человек некрещёный, но…

Неожиданно он вспомнил своего соседа по госпитальной палате – их койки стояли рядом – танкиста Володю, старшего лейтенанта, четырежды горевшего в танке. Как-то зашёл у них разговор о страхе смерти на войне. Были упомянуты бомбёжки, артналёты и миномётные обстрелы, свои и чужие атаки, ночные рейды и вылазки в тыл врага – когда страшнее

всего? И кому страшнее? Защищённой лишь гимнастёркой пехоте или танкистам за бронёй? Среди прочего, Володя тогда сказал:

– Ты знаешь, я коммунист, в Бога не верю, но, когда танк в огне, твой башнёр ранен, верхние люки заклинило и есть лишь три минуты, чтобы покинуть машину, остаётся только молиться, чтобы успеть. – Он подумал и твёрдо добавил. – Только молиться.

– И ты молишься? – поинтересовался тогда Велга.

– Молюсь, – серьёзно признался танкист. – И, как видишь, до сих пор жив.

Оба лейтенанта – немецкий и советский – шагнули вперёд.

– Спасибо, вам, отец Пётр, – сказал Велга, принимая икону Георгия Победоносца, – и вам, Леонид Макарович, спасибо. Спасибо за всё.

Хельмут Дитц взял из рук отца Петра икону Пресвятой Богородицы и неловко поклонился.

Перед внутренним взором возник тёплый ясный день в начале августа 41 года, небольшой украинский городок Коростень и разграбленная солдатами каменная церковь, в которую он зашёл из праздного интереса. Выломанные из дорогих окладов, истоптанные сапогами иконы валялись по всему полу, и пожилой священник, чудом оставшийся в живых, собирал их в стопку и плакал над каждой.

Тогда, помнится, Дитц не испытал особых чувств ни по отношению к поруганной немецкими солдатами церкви, ни по отношению к старику-священнику. Война есть война. Ни он сам, ни его солдаты эту церковь не грабили. А за весь вермахт отвечать – никакого стыда не хватит.

Но теперь, держа в руках старинную русскую икону Пресвятой Богородицы, полученную из рук православного священника, он чувствовал неловкость пополам с благодарностью.

– Благодарю, – сказал он. – От своего имени и от имени моих солдат. Это большая честь.

– Ну, теперь, кажется, всё, – сказал Леонид Макарович. – На самом деле это мы должны быть вам благодарны до конца наших дней, извините за высокопарность. То есть, я хочу сказать, что мы и благодарны. То, что вы сделали для всех нас, ничем не отдарить. Не думаю, что вы вернётесь. Но если… мало ли что… в общем, знайте, что здесь вас всегда ждут и примут как родных. Прощайте.

Он пожал руки Дитцу и Велге и отступил на шаг назад.

– С Богом, – сказал отец Пётр и перекрестил разом отряд и машины.

– Прощайте, – вскинул правую руку к виску Александр и, повернувшись, скомандовал: – По машинам!

– F"ur Maschinen! – железным голосом повторил за ним Дитц.

Тяжёлые створки ворот распахнулись, и через минуту лишь пара растоптанных окурков да оседающая пыль на дороге напоминали о том, что здесь был отряд.

7

Верхушка Пирамиды раскрылась бесшумно, как цветок, распавшись на четыре лепестка-сегмента, и звездолёт Клёнья засиял в солнечных лучах всеми оттенками оранжевого.

Наверное, это красиво смотрится сверху, подумала Маша Князь. Если взлететь над Пирамидой метров на триста-четыреста. Четыре, отражающих солнце и небо, треугольных лепестка и оранжевый шар в центре. Впрочем, отсюда тоже ничего.

Она, Женя Аничкин и Оля Ефремова стояли у лифта на самой вершине Пирамиды, в ангаре звездолёта. Пять минут назад Мартин, Никита и Марта помахали им ручкой и скрылись в недрах (или чреве?) Малыша, чтобы совершить тренировочный полёт.

– Покрутимся вокруг Жемчужины и назад, – сказал Мартин. – Погоняем Малыша на разных режимах. Нам нужно привыкнуть к нему, а ему к нам. Часика три-четыре, не больше. Будьте на связи и не волнуйтесь. Волноваться будем, когда махнём на Лекту.