Отрывки из жизни внутри музея (сборник)
Шрифт:
Большая работа в Больших просветах
Наверняка мало кто из посетителей смотрит, как и на чём висят картины, да и вообще как они туда попадают. Ну, висят, и всё. Многие, редко посещающие музей или просто не очень внимательные, считают, что картины висят там всегда, что на них вековая, ещё царская пыль, и отпечатки пальцев великих людей позапрошлого века. Но как бы не так. Во-первых, при царе картины висели совсем по-другому, была так называемая ковровая развеска. То есть от самого потолка и почти до пола, «камень не кинешь». Царь старался показать всё, что у него есть. Да и вообще весь блеск и богатство Эрмитажа были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление и даже подавить воображение и волю смотрящего. Ведь
Сегодня в зале Больших Просветов, названного так из-за прозрачного для дневного света потолка, намечалась грандиозная смена одних картин на другие. Часть картин уезжала за бугор, часть шла на реставрацию. С утра была собрана вышка высотой в три яруса плюс ещё пол-яруса, то есть боковины со штангами косыми, и прямой, но без полика наверху. Четвёртый ярус был бы лишним, так как ограждения там уже не поставить, а на полике без ограждений стоять страшно, да и нельзя по технике безопасности. Но в то же время трёх ярусов мало, не хватало какого-то метра, чтобы достать до погон, на которых и висят красного цвета полосы.
Бригадир достал из недр своей кладовой полиспасты, представляющие собой крюк с блоком для поднятия тяжестей, и работа закипела. Четыре картины на одной стене должны были висеть друг над другом, две внизу, две наверху. Сначала, конечно, вешались верхние картины с третьего яруса вышки, для верхних картин достаточно и первого яруса. Меня, как всегда, отправили наверх, где самый сложный участок. Со мной наверх послали нашего художника Мишку, как человека очень старательного и любящего везде аккуратность. «Обоз» вообще не отставал от научных отделов своими кадрами и тоже мог похвастаться художниками, писателями и музыкантами.
Мишка был художником талантливым. В его картинах была видна такая кропотливая работа, что я удивлялся, как человек, ведущий разгульный образ жизни и производящий впечатление довольно ленивого и не амбициозного, мог создавать такие глубокие и сложные произведения. Большинство его вещей напоминали фантазмы, гротески, родившиеся в воображении человека, неординарно видящего окружающее, в то время как по общению с ним я бы этого не сказал. И это было достойно большого уважения. Фантазмы имели глубокий смысл и облекались в форму в довольно сложной технике письма. Наряду с обычными манерами, он писал и точками, делал коллажи, но я в этом не специалист, поэтому рассказать профессионально не смогу, да и восхищала меня по большей мере сама суть нарисованного. Его отец тоже был художником, и довольно признанным, но Мишкины вещи мне нравились больше, по степени глубины и сумасшествия. Они как будто входили в резонанс моим чувствам и восприимчивой психике.
Забравшись наверх с полиспастами, мы прикрепили их крюками к погону, я справа, Мишка слева, и опустили вторые крюки вниз. Там их зацепили за кольца и начали подъем. Как бурлаки на Волге, два человека тянули за верёвки, одна часть блока понемногу притягивалась к другой, и картина медленно поднималась. Бригадир внизу корректировал, чтобы подъем был одновременный и никто никого не обогнал. И вот
– Стоп! – кричу я, картина замирает. Дальше самое сложное. Чтобы достать до колец, надо встать на боковину и, держась за неё одной рукой, другой поднять и подвести крюк полосы под кольцо. Если не получается одной рукой, приходится не держаться вовсе, а довольствоваться тем, что одна нога стоит на боковине, а другая на прямой штанге. Ну и, конечно, держишься за саму полосу. Это неприятно, равновесия взад-вперёд никакого, по спине тычет холодный пот, и сердце стучит. Но если так подумать, внизу под ногами полик, да и ухватиться за боковину всегда можно, правда, отпустив при этом картину, что совершенно немыслимо для процесса и недостойно героя «обоза».
– Мишка, ты чего там пыхтишь, неужели страшно? – услышал я смешки «обозников». Видимо, лицо моё выражало такое усердие и наверняка было бледным от напряжения. Но я всё-таки подвёл крюк под кольцо. У художника тоже всё было в порядке.
– Отпускай!
Внизу ослабили натяжение верёвки, и картина повисла только на полосах. После этого наступали работа научного сотрудника и проверка точности его глазомера.
– Правый угол опустить на сантиметр ниже, – уверенно скомандовал научник. Ну вот, опять по-новой. Я зацепляю крюк полиспаста за кольцо.
– Поднимай!
Картина опять снята и висит на полиспасте. Теперь мне понадобятся обе руки, одной я должен держать полосу, другой открутить разводным ключом прижимной болт и опустить крюк. Всё это на глаз, только от точности моего глазомера зависит, повторю ли я эту операцию ещё или получится с первого раза. Тело в напряжении от усилий сохранить равновесие, но иногда чуть-чуть покачивает. Но вот крюк опущен, болт опять завернут, я плавно подвожу крюк под кольцо картины.
– Опускай!
И снова научный сотрудник смотрит опытным взглядом. Ему помогает наш не менее опытный в развеске картин бригадир.
– По-моему, теперь правый угол слишком низко, вы как думаете? – как нам сверху казалось, шепчутся они.
– Да, надо или правый поднять на полсантиметра или левый опустить, – отвечает второй.
– Давай, Мишка, ты выше, да и привык уже, подними правый угол только на полсантиметра и смотри не промахнись! – кричит снизу бригадир.
И всё начинается сначала. Так может повторяться несколько раз, а можно попасть и с первого. Крюки ходят по полосе тяжело – мешает несколько слоёв краски, спина побаливает от напряжения одновременно держать равновесие и поддерживать картину. Но на этот раз нам повезло, со второго раза попадаем в цель. Теперь наступает работа ребят на втором ярусе, они должны так же повесить нижнюю картину на другие полосы, висящие рядом, а мы пока отдыхаем. Итак, двадцать минут – и два огромных шедевра готовы предстать перед посетителями во всей своей красе.
Но впереди ещё два, и это только на одной стене, причём не самой большой. Самая большая стена в зале может принять на себя картин пять в нижнем ряду и столько же в верхнем. Три человека под руководством лаборанта отдела Запада подвозят нескончаемые картины в зал и увозят снятые. Благо фонд «А», откуда их привозят и где они хранятся на огромных, до потолка, выдвижных стеллажах, находится тут же, над соседним залом. Только привозят их из фонда, а увозят уже к лестнице, где потом надо напрячься и спустить шедевры на первый этаж, прямо к упаковщикам «Хепри» – именно так именуется организация, занимающаяся упаковкой и транспортировкой выставок. «Обоз» ропщет.
– Мы что, всё должны повесить сейчас, а потом ещё и спускать картины на первый этаж? А как же обед?
– Да не беспокойтесь вы, сегодня сделаем только половину зала – две стены, остальное завтра. Но спустить картины к упаковщикам надо сразу после развески, не оставлять же их на лестнице, – успокаивает нас научный сотрудник.
– Всё равно это долго, останемся без обеда! Ну давайте поставим их в какой-нибудь зал и закроем его, ведь иногда же так делаем, – надеемся мы на полноценный обеденный перерыв.